Степан Злобин - Пропавшие без вести ч. 1

От этих слов Емельяна защемила тоска, словно он уже вырвался и вторично попал в плен. Как же он мог так заснуть и проспать возможность освобождения! Как можно это простить себе!

День начался как обычно: колонну построили по шесть человек в ряд, скомандовали «марш», и гигантское шествие потекло по дороге...

Над полями и лесом висел осенний густой туман. Емельян двигался, стремясь на ходу обрести машинальность, единый ритм на весь день. Его неотступно мучила все одна и та же картина — картина того, что могло бы произойти, если бы он не заснул, а достаточно глубоко и удачно зарылся в сено... Ёмельян уже нашел постоянный ритм в этом смертельном марше и, несмотря на хромоту, начал ощущать чувство инерции в движении рук и ног.

— Пора! — вдруг негромко скомандовал кто-то.

Сосед резко толкнул Емельяна локтем, чуть не сбив его с ног, вырвался из рядов, шагнул в сторону, оглянулся направо, налево, прыгнул через дорожный кювет и стремглав помчался во мглу... В ту же секунду он словно размножился: таким же движением метнулся второй, третий перескочил канаву... Вот их уже пять или шесть, уже десять бросилось веером, врассыпную. Первые двое исчезли, растворясь в тумане, когда спохватился ближайший конвойный открыть огонь им вдогонку. Двое последних беглецов в мутной мгле у молочной кромки тумана упали шагах в тридцати от дороги. Были ли они ранены, или убиты, или упали нарочно — кто знает!..

Опасаясь в такой туман отойти от колонны, солдаты не побежали осматривать их тела, и колонна прежним размеренно-медленным шагом ползла дальше, только все загудело в ней приглушенным, тревожным жужжанием...

Эта картина бегства из-под носа у фашистов стояла весь день перед глазами Баграмова. В однообразном движении по размокшей дороге перед ним, как видение, расстилался густой рассветный туман и уходящие в осеннюю седину отважные беглецы, через полсотни шагов тонущие во мгле...

Каждый такой мучительно медленный день тянулся как месяц. Одни и те же и снова такие же голые, нудные холмы Смоленщины — верблюжьи горбы земли — казались бесконечными среди одинаковых кустарников, мелколесья и неубранных полей льна. По сторонам дороги лежали мертвые, сгоревшие деревни, а впереди вставали снова те же холмы, те же горбы, по которым далеко-далеко на запад змеилась дорога рабства и смерти.

Глава семнадцатая

Ксению Владимировну разбудил, как всегда, звук позывных радиостанции имени Коминтерна. Десять знакомых, привычных нот.

Хотя в московских школах занятия в этом году так и не начинались, Ксения Владимировна не изменила многолетней размеренности своей учительской жизни. Она по-прежнему рано вставала и почти каждое утро шла в школу. Так легче было переносить одиночество, которое стало для нее особенно тяжким после внезапного визита Бурнина и последовавшего на другой день отъезда дочери.

Зина писала часто, подробно описывала свое устройство в общежитии в маленьком городке, который волей военной судьбы вынужден был вместить два крупных завода, отчего все постоянные жители почувствовали себя в тесноте...

В телеграмме, полученной только вчера, Зина молила мать не ждать больше, оставить Москву и немедленно выехать к ней. Значит, до них успели дойти слухи о том, какое тяжелое испытание, смятение душ и растерянность пережила дня три назад советская столица...

Надо будет сегодня же написать Зине трезвое, спокойное письмо о том, что Москва ей, москвичке, привычнее и ближе других городов, что после того, как заводы и часть учреждений и жителей эвакуировались, жизнь снова вошла в колею. Надо также сказать, что все-таки вскоре ожидается начало учебных занятий в школах и она будет нужна здесь ребятам, тем более что некоторые предприятия их района остались на месте, работают, и надо же детям не терять учебного года...

«Пора вставать», — сказала себе Ксения Владимировна, прослушав в постели утренние известия, в которых не было ничего нового и утешительного. Опасность, нависшая над Москвой, не рассеялась. Бои шли на прежних направлениях — Калинин, Можайск, Тула, Наро-Фоминск, и уже упоминались какие-то населенные пункты, обозначенные таинственными начальными буквами: «3», «С», «Г», «М»; весь алфавит был пущен в ход, но не давал никакого представления о действительности.

В комнате было холодно, неприютно. На улице пасмурно, и оттого рассвет наступал особенно медленно. За окнами лепился мокрый, тающий снег, несколько крепких, не сорванных ни холодами, ни ветром кленовых листков трепетали над самым окном.