Степан Злобин: Пропавшие без вести 2

В последние дни обороны Силантий был из охраны штаба послан на пополнение батареи Маргулиса; у него на глазах был Маргулис захвачен в плен, когда сам стал на место раненого наводчика. Немцы схватили его, наскочив вдвоем сзади.

— Глядим — уж его руки за спину и тащат! А орудию бросили, — должно, посчитали, что никого не осталось... А мы-то с дружком как раз в кусты поднесли снаряды, — рассказывал Бурнину Силантий. — Кабы не наш лейтенант меж них, дали бы мы им в тыл!

— Ну и напрасно не дали! — сказал Маргулис, видно считавший, что гибель тогда для него была бы лучшим исходом.

— А скажем, обратно было бы — нас уводили бы, а ты у орудия? Ты дал бы по нас? Дал бы? — добивался Силантий.

— Смотря в какой обстановке, а то и дал бы! — сказал лейтенант.

— И мы потом дали, сам чуял! — усмехнулся Силантий.

Со всех сторон между соседями по вагону велись разговоры о последних боях перед пленом. Разговорами люди отвлекали себя от голода, от тесноты, мучительность которой еще усилил ночной холод. Затекшие в неподвижности, скорченные ноги, отлежанные руки, согнутые спины смертельно ломило...

Когда после двух суток пути, у длинной бетонной платформы перед разбитым бомбежкой вокзалом, конвой отодвинул засовы и распахнул двери вагонов, пленные стали из них не выходить, а вываливаться — так одеревенели иззябшие ноги.

Их погнали по городу.

Бурнин узнавал этот город. Тут ему довелось служить. Он знал эти улицы, эти дома, от которых остались теперь пустынные каменные коробки, мертвые остовы города... Знал он и этот артиллерийский городок на загородном шоссе, перед которым выстроили колонну пленных.

Кирпичные казарменные корпуса были теперь обнесены колючей проволочной оградой и окружены сторожевыми вышками.

Вот, значит, лагерь, в котором им предстоит проводить свои пленные дни, недели, может быть долгие месяцы, за этой колючей проволочной оградой, под направленными с вышек пулеметами... «Разбегайтесь, ребята! В лагере все пропадете!» — говорила тогда та женщина у колодца», — вспомнил Бурнин.

Стоя перед воротами, пленные успели заметить, что в окнах зданий лопнувшие от бомбежки стекла были заменены фанерой. Может быть, даже там топят... Тепло! Как о нем мечтали эти издрогшие люди...

Сюда дошли только самые сильные. Если бы это не был конец пути, они могли бы идти и дальше, но раз уже был объявлен конец, то все силы сразу иссякли. Пройти еще пять километров для большинства уже стало немыслимо, не столько из-за физической усталости, как оттого, что вдруг у всех сдали нервы...

— К обеду поспели! — с облегченным вздохом сказал кто-то неподалеку от Бурнина.

— Почему ты знаешь — к обеду?

— А вон там, за проволокой, бачки потащили с горячим, пар поднимается...

— Ишь, черт, глазастый! Горячее разглядел! — отозвался кто-то.

Бурнин не вступал в разговоры. Он вдруг почувствовал последнюю, смертную слабость, такую, что сам удивился.

— Ты что, браток? — заботливо спросил Бурнина Силантий.

— А что?

— Да лица на тебе не стало.

— Черт его знает, ведь я, должно быть, больной и лопатки и ребра колет, особенно сильно, когда вздохнуть или кашлять, — признался Бурнин.

— Воспаление легких, пожалуй! — сказал кто-то.

— А ну вас, товарищи, к черту! Вас послушаешь, да и помрешь! Отлежал человек бока, вот и больно! — взъелся Силантий.

Было ли то воспаление легких или просто он отлежал бока, Анатолий не знал. Но сил больше не было. На территорию лагеря он входил едва волоча ноги, будто из отсыревшей глины, нестойкие, ломкие ноги...

Оказалось, что лишь лазарет находится в казармах артиллеристов, а рабочий лагерь — в помещениях гаражного типа, где до войны стояли орудия, и в хозяйственных зданиях городка...

«Черт с ними совсем! Добраться бы хоть до гаража, только бы отдохнуть!» — думал Бурнин.

— По трое разберись! Нале-во! Равняйсь! — командовал красноармеец с белой повязкой на рукаве с буквою «Р». В руках у него была плеть.

— Что за малый? Что значит «Р»? — спрашивали пленные друг у друга.

— Не «Р», а «П» немецкое — полицейский, фашистский прихвостень! — пояснил кто-то.

— То есть как это — полицейский? Русский?! — раздались голоса удивленных людей. — Смотри — на своих, на советских, и с плетью! Вот гнида!

— Смир-рна! — зычно скомандовал «прихвостень». С обширного пустыря перед лагерем дул нестерпимо холодный ветер. Пленные переминались с ноги на ногу, ежились.

— «Смирно» была команда, слыхали?! — со злостью выкрикнул полицейский. — Военные люди... — и он грязно выругался.