Степан Злобин - Пропавшие без вести 4

То же самое оказалось и в хирургии, когда бородатый майор появился на лагерной магистрали. Это был как бы какой-то всеобщий праздник, который необходимо было скрыть от глаз фашистов, но скрыть не было никакой возможности...

Ведь когда, закованных в кандалы, их увозили тогда в числе семнадцати на машине с глухими бортами, весь лагерь скрипел зубами, сжимал кулаки, у сотен людей на глазах были слезы. Как же было не радоваться теперь, как было хоть издали не посмотреть на них!

Глаза Леонида Андреевича тоже светились. Причиной этого было не только возвращение в лагерь друзей, но также и весь тот общий веселый беспорядок, на который сердито и недовольно ворчал старый доктор.

Только «старик Семеныч», санитар перевязочной, выдержал до конца дисциплину. Он пришел в персональский туберкулезный «ревир» не раньше того, как закончились все работы и немцы и власовцы удалились из лагеря.

— Ну, здоров, арестант! Захворал, говорят, всерьез? — смеясь сияющими молодыми глазами, спросил Муравьев. — Не суждено, оказалось, тебе на веревке болтаться! А крепко боялся я...

— Должно быть, мне суждено в Москве-реке утонуть, — засмеялся в ответ Емельян, — или попасть под трамвай у Никитских ворот!

По рентгеновскому заключению у Баграмова в левом легком «оказалась» каверна. Исследование мокроты «обнаружило» туберкулезные палочки. Чтобы все это не поддавалось немецкому контролю, были приняты срочные меры: на левое легкое Емельяна немедленно наложили пневмоторакс. Стиснутое в комочек давлением воздуха легкое делало невозможным рентгеновский контроль со стороны фашистов. Однако же эта операция была проведена так поспешно, что Баграмов после нее в самом деле почти не мог двинуться, его приходилось водить под руки.

Оказалось, не попадаться власовцам на глаза было довольно просто. Новых власовцев возглавлял капитан по фамилии Сырцов. Сухой, лет пятидесяти, высокий, с прищуренными глазами и острыми скулами. Он и его подчиненный лейтенант редко ходили дальше немецкой комендатуры и канцелярии, вели какую-то работу над карточками и списками. Только по разу в неделю они внезапно являлись то в рентгеновский кабинет во время приема больных, то на кухню к моменту раздачи пищи, то раза два заходили в аптеку и уходили оттуда, не задав никаких вопросов.

— Нюхают! — говорили пленные, которые следили за ними внимательно и непрерывно.

— Гауптман приказал солдатам быть осторожнее с ними, — сказал Вайс Шабле. — Говорит, у них полномочия из Берлина...

— Пустое! Делают вид, что работу ведут, а сами отсиживаются тут, в лагере, — возразил Никифор.

Спрошенный об этом Любавин оказался другого мнения.

— Мартенс их тоже боится. Они какую-то яму роют. Они с умом карточки смотрят: прежде всего взяли всех тех, кто погиб не своею смертью, — Бронислава, Ткаченко, Мишку-предателя, Сашку-татарина, Морковенко... А потом взяли карточки тех, кто был арестован, кого увозили в Центральный лагерь...

Оскар Вайс, оставаясь «шефом» блока «А», заходил постоянно к Сашенину, разговаривал о военных и политических новостях, как ранее говорил только с Шаблей.Неделю спустя после перевода в лазарет Кумова и Баграмова, придя в блок, он, не решаясь с такою новостью идти в общее помещение к Шабле, позвал Сашенина проконтролировать чистоту уборной, и когда далеко отошли от бараков, оглянувшись по сторонам, он шепнул:

— В Гитлера брошена бомба. В Берлине восстание. Стреляют пушки и пулеметы...

— Восстали рабочие?! Гитлер убит? — нетерпеливо допрашивал Гриша.

— По радио говорят, что спасся. Но драка идет в Берлине. Кто дерется — не знаю... Не гляди на меня такими глазами! Я тебе ничего интересного не сказал. Мы просто осматриваем нужник! — остановил Вайс взволнованного Сашенина.

Вайс поспешил уйти, понимая, что Гриша должен бежать к друзьям с новостью.

Сашенин примчался в туберкулезный «ревир», где лежали Баграмов и Шабля.

— В Берлине восстание! — возбужденно выпалил он.

Больные вскочили с мест. Его окружили, стали расспрашивать так, будто он сам прибыл только что из Берлина, с места событий.

Он не мог ничего объяснить. Но важен был самый факт: наконец-то восстание! Наконец-то Германия начала просыпаться...

— Волжак, в перевязочную, к Семенычу! Скажи, я велел передать, что коту наступили на хвост, — распорядился Баграмов.

— Побегу, Иваныч! С таким-то котиным хвостом, как молоденький, пробегусь! — радостно отозвался Волжак.— Только ты посмотри, как шприцы кипятятся...