Вячеслав Хватов - Рассказы

Четыре дня на подножном корму вымотали его до предела. Он шел, еле волоча ноги, вдоль железнодорожной насыпи, когда сзади послышался топот. Никитка развернулся и тут же получил чем-то тяжелым по голове.

Очнулся он то же от удара, но по ребрам.

– А может все-таки его… того?- толстяк еще раз пнул его ногой.

– Ты что, с ума сошел. Смотри, от него трещит сильнее чем от того зерна, - дылда протянул к нему коробочку, которая тут же затрещала, - пошли. Оставим его здесь. Сам скоро сдохнет.

Толстый и тонкий развернулись и скрылись за поворотом. Никитка, оттолкнувшись от земли левой рукой, с трудом сел. Организм отозвался на это движение пульсирующей болью в голове и звоном в ушах. Его опять вырвало. К двум язвам, сбоку и на лбу, добавилась здоровая ссадина на затылке.

Через час он преодолел всего двести метров до тоннеля, черневшего впереди и, нырнув под первый попавшийся вагон, свернулся там калачиком.

Проснулся Никитка от щекотки. Тонкий розовый хвост извивался у него перед глазами.

Цап. Есть завтрак. Главное чтоб не укусила зараза. Держа крысу за хвост, он несколько раз ударил ей об угол вагона.

– Так, а что там у нас? - Никитка с трудом залез на облупленный "хоппер", подтянулся и…

– My god! Полна коробочка зерна! - он, закинув ногу, перевалился и утонул в золотом море пшеницы.

От радостного возбуждения он яростно тер ладони, стряхивая черные струпья на найденное сокровище.

Никитка еще не знал, как это готовить, но это еда - много еды.

– Теперь, я буду долго есть, - шептали распухшие губы.

Андрей Леонидович влетел на кухню, сшибая все на своем пути. Затормозив у плиты, одной рукой повернул вентиль газового баллона, а другой шмякнул четыре яйца на заранее приготовленную сковородку. Подобно фокуснику, он извлек откуда-то из-за уха уже зажженную спичку. Голубые щупальца жадно впились в закопченное брюхо последнего аргумента разгневанной жены. Выбрав из начинающей шкворчать яичницы особо крупные скорлупки, Андрей Леонидович поднял упавший стул и не раздеваясь рухнул на него. Отдышавшись, он склонился над сковородкой, замер, схватился за голову. Только что буквально светившиеся в полумраке 'солнышки' яичных желтков на глазах теряли свой цвет. Андрей Леонидович застонал. Маслянистая поверхность глазуньи превращалась в прозрачную, ровную водяную гладь, укрывающую собой неаппетитно выглядящие комочки слизи. Через некоторое время вода высохнет, а слизь превратится в пыль.

– Яичницы ему захотелось. Идиот. Надо было еще на 'хабалке' сырыми выпить, - он, взмахнув руками, мешком осел на пол, рядом с плитой. Андрей Леонидович уже знал, что произойдет дальше. Часам к двум он будет готов съесть первого, кто войдет в квартиру. К четырем у него перестанет сосать под ложечкой, потом к горлу подступит тошнота и голова превратится в огромный чугунный котел, по которому молоток пульса будет лупить со скоростью сто ударов в минуту. А главное, стрелки его едва ли не единственных во всем городе часов, будут миллиметр за миллиметром отвоевывать у белоснежной целины циферблата пространство между мучительным, голодным сегодня и, дающим надежду поесть, завтра. Да. Ничем не наполненное время становится резиновым. Ему и раньше, еще в далекие, сытые времена, приходилось подолгу обходиться без еды. Но в многочисленных экспедициях, в редкие, свободные от напряженной работы часы, с чувством голода ему помогали бороться сигареты, чай, кофе. Ни того, ни другого, ни третьего, давно уже не было. Как и работы. Были почти ежедневные походы на 'Хабалку' - местную барахолку, где такие же горемыки как и он, пытались обменять более-менее полезные вещи на что-нибудь свежевыращенное или свежезабитое. Но таких вещей у него уже практически не осталось, а мародерство в последние годы превратилось в бессмысленное времяпровождение, отнимающее последние силы. За десять лет из пустующих домов обезлюдевшего мегаполиса выгребли все. И теперь, частенько так и не сумев ничего обменять на разнокалиберные гвозди, которые ему удавалось надергать из гнилых досок, шатаясь по округе, он бродил по 'Хабалке', собирая тут и там оброненные кем-нибудь зерна или крошки. Хоть что-то.

Еще были еженедельные выезды на электричке с бригадами 'кормильцев', на поля. Электричкой, они по привычке называли девять вагонов прицепленных к старому тепловозу, таскавшихся, с черепашьей скоростью от платформы 'Щекино', до 'Семеновских' дач. Двадцать километров цивилизации.