ЖАН-МАЛЫШ С ОСТРОВА ГВАДЕЛУПА

***

Тело Ананзе было простерто у корней махагони, за рощей вытоптанных, раздавленных копытами Чудовища папоротниковых деревьев. Глаза его были широко рас крыты, будто он все еще видел надвигающуюся на него жуткую тварь, все еще пытался поспорить с огнем молнии. То, что так долго преследовало юношу, теперь настигло его. Жан-Малыш присел на траву и, приподняв друга, рассеянно покачал его, прижав к груди, как ребенка. Он погладил волосы погибшего. Потом, отведя назад его голову, он увидел в его лице отражение самого себя — именно таким он был в иное время, в ином веке, на темных заколдованных вершинах Лог-Зомби: в лице этом была та же яростная гордыня, та же отчаянная, непоколебимая решимость, которая и отличает истинного героя…

Всего в нескольких шагах от них, на берегу болота, недвижно покоилось Чудовище, морда его тонула в черном иле. От него исходило слабое, неверное сияние, и Жан-Малыш подумал, что оно еще живо. Но тут он догадался, что это свет поглощенных миров; он мягко опустил Ананзе на траву и попросил у него прощения за то, что должен его на время оставить. Он подошел к Чудовищу, вытащил из-за пояса взятый у караульных рабов нож, сжал его рукоять двумя руками, замахнулся им, приподнялся на цыпочки и уже готов был изо всех сил полоснуть лезвием поперек живота коровы, вложив в удар всю тяжесть тела, как это делали Низкие Сонанке, когда вскрывали тушу слона. Но его удержал чей-то голос, чье-то слово, и он сразу вспомнил рассказ девушки с утиным клювом из Царства Теней, вспомнил, как кричали живые существа, томившиеся вместе с героем ее деревни, Лосико-Сико, в чреве чудища, когда герой этот начал прорубать своим ножом проход наружу: «Тише, ты режешь по живому, — кричали они, — по живому!» И тогда Жан-Малыш как мог осторожнее, самым кончиком острия сделал тонкий надрез под длинными сосками вымени…

Он будто разорвал волшебную ткань: перламутровая кожа легко поддалась, открылась широкая черная щель, и вот перед восторженным взором старика показался ослепительный золотой шар. Хрупкая его беззащитность заставила сжаться сердце Жана-Малыша. Шар медленно, торжественно всплыл над деревьями в темную небесную высь. И вот наконец по-прежнему ярко засияло, засверкало над миром солнце…

6

Из щели, зиявшей под выменем, лавой ползла причудливая вязь стеклянно-прозрачных внутренностей, которые лопались с легким хрустальным звоном, выпуская облачка сизоватого дыма. Стекло и дым, ничего, кроме дыма и стекла, стекло переходило в дым, как только на него падал дневной свет. Рана расползалась, по перламутровой коже побежал разрез, вскрывая в чреве бездонную пустоту. Когда разрез достиг одного из сосков, наружу хлынул, затопив все вокруг, млечный поток, пахучая жидкость, маслянистая, как апельсиновый ликер. Увлажненные этим молоком травы и кусты словно взбесились, их охватила дрожь, они на глазах наливались молодыми соками, пускали новые отростки и листья. Потом Жан-Малыш уловил голос браслета, он откупорил флягу и доверху наполнил ее колдовским молоком — молоком огня небесного, как подсказал вещий браслет.

А потом — потом охватила его грусть, и он задумчиво глянул на внутренности мертвого существа, которое не хотело выдавать своей тайны. Но, прищурившись, он заметил, что, прежде чем растаять в воздухе, сизый дымок сгущался в самые разнообразные фигурки. Из стеклянных кишок синеватыми клубами вырывались горы и долы, реки и люди, суетливые рои разноцветных солнц и лун, которые в невообразимой спешке и толчее разлетались на все четыре стороны, мигом исчезая за верхушками высоких деревьев. Не отрываясь глядел Жан-Малыш на этот сказочный исход миров, каждый из которых торопился к себе, безжалостно расталкивая по пути других; не удержавшись, он с улыбкой начал их урезонивать: эй, друзья, нельзя ли полегче, чего горячку-то пороть, ведь поспешить — безголового родишь!

Вдруг его кинжалом резанула невыносимая боль, и он вскрикнул. Тело его задымилось сине-серым дымком: так дымит сухое дерево, так дымились внутренности Чудовища; последнее, что он увидел, были его руки, которые постепенно становились прозрачными, а потом все исчезло…

Когда Жан-Малыш очнулся, он ничком лежал в траве, а затылок его жгли отвесные лучи солнца. Он перевернулся на спину, и тело его отозвалось звонкой музыкой юности. Он глянул на себя и увидел, что кожа его отливает глянцево-черным атласом, местами бугристым от твердых мышц. Он долго рассматривал литую грудь, с которой бесследно исчез шрам от копья Сонанке, потом поднялся, подошел к воде и, наклонясь вперед, увидел высоченного юношу с густой шапкой волос, лицо его было гладким и свежим, а глаза светились удивлением и, несмотря на украшавшую щеки бородку, детской робостью…