Array Array - Русская жизнь 29.02.08 Писатели

Кабаре под названием «У бродячей собаки» в начале века было уже хорошо известно; позже оно сыграло большую роль в моей жизни, но в описываемое время я даже не знала о его существовании. В один прекрасный день мне пришло в голову провести там новогоднюю ночь. В сопровождении Годзинского, завсегдатая кабаре и музыканта, я утром отправилась в «Бродячую собаку», чтобы предупредить о своем визите туда вечером. Борис Пронин, директор «Собаки», бывший режиссер драматического театра, сказал мне, что я могу придти, но без гарантии: слишком много народа. Вечером за мной зашел Годзинский. В этот период мой муж почти не выходил из дома. Эта болезнь длилась почти восемь лет. Он лечился у психиатра, но безрезультатно.

Годзинский отвел меня к знакомым, которые непременно хотели провести этот вечер в ресторане, но я решила пойти в «Бродячую собаку». С нами была одна полька, очень красивая, благодаря ей и ее уверенному виду мы все вошли, даже не заплатив при этом ни копейки. Вся эта компания оставалась там недолго. Некий Пиотровский, человек с чистыми бледно-голубыми глазами, с которым я познакомилась в тот вечер, но позже часто виделась, выпил немного лишнего, и прекрасная полячка увела компанию в другое место. А я осталась одна проводить канун Нового года в кабаре «Бродячая собака»; и так повторялось в течение многих лет.

Это кабаре помещалось в подвале с небольшими окнами; чтобы скрыть их малый размер, были повешены шторы, на которых поочередно красовались изображения арлекинов и коломбин. Эти декорации сделал художник Судейкин, работами которого можно полюбоваться в Русском музее в Ленинграде. Стены были украшены изображениями цветов и птиц. Как писала Анна Ахматова, «на стенах цветы и птицы томятся по облакам».

Здесь было два зала, больший из которых служил эстрадой; с противоположной стороны имелось возвышение в четыре ступени, где можно было расположиться за довольно большим столом. Других столов, маленьких, было довольно много; их всегда украшали свежие цветы. Когда под утро мы покидали подвал, Пронин раздавал оставшиеся цветы дамам. Когда же они приходили в кабаре, он также встречал их словами: «Цветы и дамы, дамы и цветы…».

В зале был один особенно укромный и уютный уголок, где стоял диван и стол внушительнее других. Во втором зале мебели почти не было: кругом стояли скамейки, было полутемно, а иногда темно почти совсем.

Мы, постоянные посетители, проводившие здесь ночи напролет, не должны были платить за вход; но вообще входная плата была довольно высока.

Среди завсегдатаев был знаменитый русский поэт Георгий Иванов, тогда совсем молодой человек семнадцати лет, который, однако, уже успел выпустить книжку стихов. Он был среднего роста, скорее тщедушный, с волосами, подстриженной челкой, которая покрывала лоб. Комната, где он жил, была как у девушки: постель покрывали белые кружева, туалетный столик украшал флакон одеколона и т. п. Все это я увидела, когда как-то раз зашла к нему за сборником стихов, который он мне давно обещал. Георгий был очень талантлив, но я не могу судить о его поэзии, потому что кроме этой первой его книги больше ничего не читала.

Мне кажется, он хотел мне понравиться, но, честно говоря, я не обращала на него особого внимания.

Мой первый и единственный визит к нему домой происходил так: он сразу прошел к туалетному столику, начал переставлять бывшие там флаконы и сказал между прочим: «Вот это - одеколон Кузмина». Поскольку я ничего не ответила, а на лице у меня ясно было написано, что его одеколоны меня не интересуют, он, помедлив, произнес: «А Вы не слышали, чтобы обо мне говорили, что я "такой"?..» Я довольно холодно ответила: «Нет, ничего подобного не слышала». Получив книгу, я через несколько минут с благодарностью откланялась.

Однажды во время вечера в кабаре, когда я беседовала с одним из своих «ухажеров», мы увидели Георгия Иванова сидящим неподалеку. Мой кавалер попросил отпустить его на полчасика: он хотел засвидетельствовать почтение «юному Иванову», который на этот раз был в одиночестве. Мой знакомый сел рядом с ним и попросил разрешения заказать ему бокал вина. Ответ был мгновенным и высокомерным: «Да, мерси; но я пью только шампанское».

Я услышала этот ответ, и мне стало смешно, т. к. я хорошо знала, что у этого мальчика была привычка после ухода приглашенных с удовольствием опустошать бутылки, еще оставшиеся на столе. Кажется, мой кавалер также посчитал слишком высокой цену за «свидетельство почтения» и довольно быстро ретировался.