Array Array - Русская жизнь 29.02.08 Писатели

В рукописи Веры Гартевельд упоминаются десятки имен: Борис Пронин, Георгий Иванов, Федор Сологуб, Николай Клюев, Илья Репин, Лиля Брик, Владимир Маяковский, Константин Бальмонт, Всеволод Мейерхольд и другие завсегдатаи кабаре «Бродячая собака». Там, как писала Анна Ахматова, «на стенах цветы и птицы томятся по облакам». Запомнившиеся мемуаристке строки из стихотворения «Все мы бражники здесь, блудницы…» датированы 19 декабря 1912 года и не единственные из созданных в «Бродячей собаке». Один из упомянутых в воспоминаниях поэтов, Всеволод Курдюмов, включил в свою книгу «Пудреное сердце» (СПб., 1913) цикл стихов «Коломбина» с посвящениями Палладе и ее подруге.

Глупый Пьеро

Вере Гартевельд

Полюбился, не забылся

Профиль милого лица.

Ах, Пьеро, теперь не лето -

На руке Пьеретты нету

Обручального кольца.

Влажных губ запретный кубок

Скуп на терпкое вино;

Глуп Пьеро - в любовной мене

Он, пестро рассыпав звенья,

Утерял одно звено.

Без дурмана трав отравлен,

Черный саван приготовь,

– Долго блекнет позолота

На сафьяне переплета

Книги, названной «Любовь».

После окончания учебы в гимназии и на курсах Лохвицкого-Скалона (со специальностью «французский язык») я должна была по желанию моей матери продолжить учебу в университете. Однако скука, которую я испытывала в течение всех этих лет обучения, привела меня к заключению, что не стоит больше длить эту скуку - я могла бы учиться и просто у самой жизни.

Мне было 15 или 16 лет, когда я познакомилась с младшей дочерью инженер-генерала Старинкевича Палладой Олимповной, которая была старше меня на семь лет. Она до крайности очаровала меня своей несколько экстравагантной внешностью и чудесным профилем, напоминающим профиль ее отца, человека весьма благородного. Мадам Старинкевич, женщина очень привлекательная и высоконравственная, была когда-то артисткой цирка, но легкомысленный и фривольный характер, который часто встречается у людей этой профессии и начисто отсутствовавший у матери, проявился, напротив, у дочери; и этот характер развился совершенно невероятным образом, в особенности после смерти отца.

Вначале меня притягивало к Палладе не одно только восхищение ее красотой. Поскольку у нее было много знакомых среди артистов всякого рода, мне казалосьполезным для собственного развития всюду за ней следовать и принимать участие в интересных и увлекательных вечеринках и обедах - компания культурных людей вполне могла заменить мне школу. В Палладе меня восхищала ее манера вести беседу: говорили обо всем и ни о чем; она умела строить разговор так, как это делали в ХVIII веке. Все, что она рассказывала, было в высшей степени занимательно и полно иронии, даже тогда, когда речь шла о ней самой. Я могла часами слушать эти рассказы, любуясь ее профилем, все забывая, как загипнотизированная. Часто мы проводили вместе целые дни, и эта дружба длилась почти восемь лет; я называла это «эпохой Паллады».

У нее было много поклонников, к которым она относилась с большим пренебрежением. Один из них мог оставаться часами в гостиной, ожидая ее, и ждал терпеливо, в то время как мы сидели у себя и развлекались ему назло. Этого молодого человека уже считали женихом, но Паллада довольно скоро его спровадила, и место юноши занял его отец. Тот всегда приносил конфеты, и мы не осмеливались заставлять его ждать слишком долго.

Каждую субботу у нас были собрания, в которых иногда участвовало до двух десятков молодых людей, почти все из хороших семей и с интересами непременно артистическими или литературными. В три часа утра мать Паллады предлагала нам небольшой ужин: чай, бутерброды и конфеты.

Среди поклонников Паллады, которые вспоминаются мне лучше всего из-за сопутствующих им трагических историй, я должна упомянуть молодого Островского, внука великого писателя-драматурга, а также и сына генерала Головачева. Последний жил напротив Старинкевичей и у него (и у нескольких других молодых людей) была «обязанность» провожать меня до дома, если я не оставалась на ночь у моей подруги. Оба они покончили с собой из-за любви к Палладе. Головачев грозил Палладе самоубийством по меньшей мере месяц, и она просила меня пойти к нему и попытаться его успокоить. Это казалось мне довольно трудным, - я была еще очень молода и не представляла себе, как это сделать. И пока я колебалась, он решился и покончил с собой. Два года спустя настала очередь Островского. Вот как это произошло.