Array Array: Русская жизнь 29.02.08 Писатели

Так нам кажется до сих пор, и даже если перекрестишься, ощущение это не пропадает.

Посему великого писателя видеть нет желания. Он как дурная примета, он как воронье крыло. И голос у него высокий и неприятный.

К тому же - в идеологическом быту это существо крайне неудобное и малоприятное. При ближайшем рассмотрении великий русский писатель обязательно будет выглядеть неказисто, говорить наперекосяк и косноязычно, причем не по существу и о своем.

Сложно представить себе Льва Толстого или Михаила Шолохова в нынешней жизни, в блеске софитов, окруженных стремительными журналистами, жаждущими получить исключительно тот ответ, что уже имеется в формулировке вопроса. Но не менее сложно и Валентина Распутина поместить в те же условия: а ведь Распутин здесь, совсем рядом, неподалеку от нас, день пути - и можно рукой его коснуться.

Но никому не надо его касаться. Не надо нам мучительной и косноязычной неоднозначности. Однозначность нам подавай!

В ходу велеречивые симулякры, - если хотите: веллероречивые. Люди, не осененные божественным крылом русского языка, но при этом очень похожие на великих писателей.

Они дают точные формулировки, грамотные советы и пишут вполне себе пошлости хорошим, без божества, без вдохновенья языком.

Однако сколько не заглядывай в эту прозрачную воду, никогда не увидишь там отражения своего лица, неожиданно схожего в ночи, как писал великий поэт Юрий Кузнецов, с отражением звезды.

Отличие симулякра от великого русского писателя простое. Симулякр пугает, а нам не страшно. Потому что цена его слову определена и обозначена на подкладке пиджака. Симулякр нам расскажет все о жизни, и мы с интересом ознакомимся, ровно потому, что к настоящей жизни написанное не имеет никакого отношения. Симулякр нарисует закат, а мы полюбуемся - потому что знаем, что красота ненастоящая, и закат картонный.

Потому что нам не надо, не надо, не надо настоящего.

Потому что за настоящее нужно отвечать жизнью. К черту это все, к черту!

Жизнь надо прожить так, чтобы никто не сказал, что наши цветные стеклышки, пестрые ленточки и радужные камешки являются чепухой. Не говорите нам этого, а то будет мучительно больно, как при ампутации.

Жизнь надо прожить так, чтобы никто не объяснил всем существом своим, что есть и страсть, и почва, и судьба, и сквозь все это спазматически, в бесконечных поисках пути, рвется кричащая кровь, иногда вырываясь наружу.

К черту, да? Я тоже так думаю.

Назову себя ВПЗР

Из жизни сакральной фигуры

Дмитрий Быков

Словосочетание «великий писатель земли русской» подарил нам Тургенев за два месяца до смерти, в последнем письме ко Льву Толстому. «Вернитесь к литературной деятельности!» - заклинал его Тургенев. Толстого это письмо скорее раздражило - и потому, что он не был готов возвращаться к литературной деятельности, в грош ее не ставил, переживал религиозный переворот, и потому, что не любил высокопарных формулировок. «Земли! - фыркал он. - Почему не воды?!» Вероятней же всего, его раздражали и мучили - особенно в это время - любые напоминания о смерти, он в это время к ним особенно чувствителен, и Тургенев, пишущий к нему со смертного одра, сильно разбередил ему душу - настолько, что в 1884 году он вернулся-таки к литературной деятельности и написал «Смерть Ивана Ильича».

«Великий писатель земли русской» превратился впоследствии в ироническую аббревиатуру ВПЗР и стал наклеиваться, как ярлык, на любого, кто претендовал пасти народы. Между тем в пасении народов ничего дурного нет - во-первых, литература ненасильственна и никого не заставляет пастись, а во-вторых, нравственная проповедь России никогда еще не вредила, особенно если слово у писателя не расходится с делом. Как не стоит село без праведника, так не стоит русская литература без морального ориентира, писателя, на которого можно оглядываться в поисках ответа или примера; он может быть один, а может их быть и пятеро, если повезет, и Толстой в своем времени был не одинок - рядом с середины семидесятых все более властно возникал Достоевский, умерший на пике всенародного признания. На рубеже веков непререкаемым моральным авторитетом обладал Чехов, вскоре такой же авторитет (признаемся честно, без достаточных оснований) достался и Горькому, который и проходил в ВПЗРах до самой смерти, после чего его сменил А. Н. Толстой. У русских эмигрантов нишу заполнял Бунин, впоследствии Набоков. В шестидесятые на роль главного эпического писателя с некоторым основанием претендовал Василий Гроссман, но досталась она в итоге Александру Исаевичу Солженицыну. Вопрос о том, возможна ли ниша великого писателя в наше время, остается открытым.