Ардаматский В.И. - САТУРН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

После удара, полученного немецкими войсками под Москвой, Канарис понимал, что Германии предстоит длительная борьба на советской земле, но он верил, что немецкая армия в конце концов справится с Россией. Принимая решение о развертывании в Советском Союзе тотального шпионажа и диверсий, он был уверен, что это будет содействовать победе Германии. Но после первого полугодия военной кампании в России он видел неизбежность длительной и очень трудной борьбы и осторожно внушал эту мысль своим приближенным.

Сейчас он летел в Смоленск не только для того, чтобы проинструктировать своих работников и главным образом вызванных туда руководителей «Сатурна». Он собирался лично повидаться с близкими ему генералами, чтобы получить более реальное представление о том, что делается на фронте.

Приближаясь к Смоленску, самолет вышел из полосы метели, и Канарис с высоты увидел город, рассыпанный на крутых берегах Днепра. Сделав круг, самолет пошел на снижение в сторону Покровской горы, где за больничным городком располагался аэродром. Совершив посадку, самолет не стал подруливать к штабным помещениям, а покатил к дальнему краю летного поля, где стояли несколько легковых автомашин и небольшая группа людей.

Канарис легко сбежал по лесенке на землю. Теперь можно было рассмотреть, что он совсем небольшого роста; это особенно подчеркивали длинная, почти до пят, шуба и непомерно высокая меховая шапка-камилавка. К Канарису приблизился только генерал Лахузен - один из его заместителей, прибывший сюда раньше. Остальные продолжали стоять на почтительном расстоянии.

- С благополучным прилетом, - пожимая руку адмиралу, сказал Лахузен.

- К чему этот парад? - Канарис кивнул на стоявших поодаль людей. - Вы же знаете, что я этого не терплю. Где машина?

Они сели в громадный, как вагон, «майбах».

- Остальные пусть едут минут через пятнадцать после нас, - приказал Канарис. - Что за глупая страсть устраивать кавалькады!

Машина осторожно и неуклюже спускалась с Покровской горы. Ее поминутно заносило, цепи на колесах с неприятным хрипом вгрызались в снежную дорогу.

- Вот это и есть русская зима, - задумчиво сказал Канарис, смотря в окно на заснеженные холмистые берега Днепра. - Но ведь она одинаково трудна и для нас, и для русских?

- Если не считать, - сказал Лахузен, - что русская техника приспособлена к холодам, а наша - нет. У русских, например, есть такое изобретение - валенки, - генерал Лахузен произнес это слово по-русски. - Это сапоги из овечьей шерсти. Или вот посмотрите, пожалуйста… - Лахузен показал на двух ребятишек, которые, съезжая с горки на санках, испугались машины и опрокинулись в снег. Смеясь, толкая друг друга, они барахтались в снегу. - Им все равно, что теплый песок, что этот холодный снег.

- Совещание подготовлено? - перебил его Канарис.

- Съехались все. Основной доклад сделает, конечно, Зомбах.

- Не доклад, а отчет, - верный своей неторопливой манере, сказал Канарис. - Я устал от бесконечных проектов и планов. Он должен сказать точно и ясно, что сделано и что будет сделано.

- Примерно так я его и ориентировал, - не совсем уверенно сказал Лахузен. - Но вы же знаете Зомбаха, он вывалит на стол, кроме всего прочего, кучу объективных причин и кучу требований.

- Ну что же, причины - это уже кое-что. В причинах следует разобраться.

Совещание было созвано в уютном домике на заснеженной окраинной улочке, которая почему-то называлась Мееровское шоссе. Обстановка внутри дома оставалась той, в какой проходила здесь чья-то мирная жизнь. В столовой чуть не полстены занимал огромный, похожий на орган буфет. Вокруг овального стола стояли старинные венские стулья с дырчатыми стертыми сиденьями. Над пианино, покрытым кружевной дорожкой, висела увеличенная фотография мужчины и женщины. В черном, глухо застегнутом пиджаке, в крахмальном воротничке с отогнутыми углами, со стрельчатыми усами под массивным носом мужчина был похож на коммерсанта или на преуспевающего врача. Женщина была, очевидно, в подвенечном наряде, белый флер, наброшенный на высокую прическу, делал ее похожей на королеву, Лицо у нее было милое, доброе и чуть испуганное.

Посмотрев на эти портреты, Канарис сказал смеясь:

- Пусть счастье этой четы сопутствует нашей работе!

Стоявшие вокруг стола военные почтительно улыбнулись. Канарис сел во главе стола, как раз под портретами, и жестом предложил сесть всем.

- Мы начнем с того, что послушаем полковника Зомбаха, - тихо и как-то по-домашнему сказал Канарис, будто и в самом деле здесь была какая то семейная застолица.