Ардаматский В.И. - САТУРН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

Фогель повернулся к Рудину и молча смотрел на него. Его глаз в темноте не было видно, но Рудин представлял себе их выражение и с нетерпением ждал самого откровенного. Но Фогель сказал:

- Я бесконечно верю в гений фюрера и в немецкую армию.

«Зачем он это сказал? - подумал Рудин. - Что стоит за этим? Поправка к излишней откровенности? Вызов на разговор?»

Рудин молчал и ждал. Возможное развитие разговора было чересчур острым и опасным.

- Впрочем, вы же только наполовину немец, - усмехнулся Фогель, - вы, наверное, никогда не поймете нашей веры в фюрера.

- Почему? - обиделся Рудин. - Я шел на любой риск, связанный со сдачей в плен, по той же причине.

- Я верю вам, - тихо произнес Фогель и вдруг с ожесточением сказал: - Но мы с фюрером будем в любой ситуации до конца, а вы еще можете пожалеть, что пришли к нам. Не возражайте, пожалуйста, я говорю абсолютно искренне, убежденно и не имею к вам никаких претензий.

Рудин сказал после паузы:

- Ваша искренность и доверие взволновали меня. И я хочу говорить тоже искренне и прямо. Я непреклонно верю в победу великой Германии и не допускаю мысли о каких-то бедах или любых ситуациях. Из всех сатурновцев моя душа больше всего тянется к вам, я сам не знаю почему. И вдруг именно от вас я слышу… Я потрясен…

- Вы, вероятно, неправильно меня поняли, - быстро заговорил Фогель, слишком быстро, чтобы Рудин не мог заметить, как он встревожен. - Личный план разговора - это одно. А что касается любой ситуации, то вам не мешало бы почитать «Майн кампф». Там Гитлер говорит, что величие национал-социализма познает тот, кто, не согнувшись, пройдет и через катастрофу, и через триумф. - Фогель овладел собой и уже спокойно и даже с иронией продолжал: - Из любых ситуаций у нас с вами сейчас создалась самая смешная: меня, члена национал-социалистской партии с тридцать пятого года, трижды испытанного работника святая святых рейха - абвера, подозревает в неверии человек, без году неделя назад перебежавший к нам от противника. Ну, право же, это смешно, Крамер…

Рудин видел, что голыми руками Фогеля не возьмешь, но одновременно он понимал, что его собеседник встревожен; это чувствовалось даже в его смехе, внезапно оборванном.

Фогель ударил ладонями по коленям и встал.

- Вот что, пойдем-ка мы домой, я угощу вас чудесным французским коньяком по имени «Арманьяк».

- Это всегда с удовольствием, - весело отозвался Рудин, вставая.

Фогель жил там же, где работал. Две его комнаты находились в одноэтажном каменном доме, пристроенном к зданию разведшколы.

Они прошли мимо часового, который стоял на школьном крыльце. Второй часовой был у входа в радиоузел, где вдоль стен стояли приемопередающие рации. Все они сейчас были зачехлены, и только возле одной клевал носом дежурный радист. Увидев входящего Фогеля, радист вскочил.

- Сидите, сидите, Вилли, - дружески сказал ему Фогель. - Ничего срочного нет?

Радист взглянул на настенные часы и ответил:

- Первый пояс связи начинается через час сорок три минуты.

- Чья смена работает ночью?

- Максфельда.

- Прекрасно!

Фогель отпер ключом обитую жестью дверь, открыл ее настежь и обратился к Рудину:

- Прошу.

Первая комната, куда они вошли, была служебной: возле окна стоял большой письменный стол, у стен - два сейфа и шкаф, на дверцах которого сверху, посередине и внизу висели сургучные печати. Из этой комнаты они прошли в другую, поменьше. Половину комнаты занимала старинная кровать из красного дерева. На круглом столе, застланном скатертью с белорусским орнаментом, стояла большая фотография молодой красивой женщины.

- Это и есть моя Рената, которая любит пить утренний кофе в постели, - весело сказал Фогель, доставая из тумбочки бутылку и рюмки. Они сели к столу, Фогель наполнил рюмки. - Для полного уточнения любой ситуации, - смеясь, сказал он, - мы первую рюмку выпьем за победу Германии. Хох! - он опрокинул в рот рюмку.

Рудин выпил свою несколькими глотками.

- Ах, какой напиток! - восхищенно сказал он.

- Поддерживайте со мной знакомство, Крамер, и вы часто будете прикасаться к таким родникам. Я привез сюда весь свой запас, сделанный в Париже.

Выпили еще по рюмке - за то, что судьба их познакомила и свела на одном священном деле, и продолжали разговор.

- Знаете, я не представляю себе работы не в разведке, - оживленно заговорил Фогель. - Вам, Крамер, чертовски повезло. Вы, умный человек, должны полюбить эту работу. Вот там, за дверью, - зал оперативной связи. Сидишь там, кругом попискивают радиостанции, и невольно начинает казаться, будто ты слушаешь пульс России. Правда, агенты, которых мы туда посылаем, не в обиду будь вам сказано, оставляют желать лучшего, это, конечно, не то, что наши работяги, скажем, во Франции. - Фогель оживлялся все больше, было видно, что он действительно любит свою работу и ему доставляет удовольствие говорить о ней. - Но я сторонник такой позиции: каждый, даже самый слабый агент, если он закрепился на территории противника, - это наши глаза, и от нас уже будет зависеть, куда направить эти глаза. Наконец умение приходит, приобретается. Вот есть у нас одна любопытная точка в Москве. У своих родственников закрепился наш агент, парень лет двадцати. Два раза откладывали его выпуск из школы, считали безнадежным. Но было страшное безлюдье, и его в конце концов забросили. Первый месяц я с ним мучился невероятно. На что его ни нацелим, он ничего сделать не может. И вдруг он сам начал присылать интересные донесения - наблюдения за жизнью Москвы. Он описывает в них магазины, вокзалы, киношки и тому подобное. И хотя он не дает нам никаких конкретных фактов, его зарисовки необычно интересны в смысле разведки противника. Сам адмирал Канарис приказал выдать этому агенту премию. Вчера, например, этот агент прислал описание жизни одного большого московского дома, в котором он живет. Никаких конкретных данных для генерального штаба, и в то же время данные ценные. Например, он сообщает, что большой десятиэтажный дом наполовину пуст. Говорят, что в октябре прошлого года, когда Клюге остановился под Москвой, в городе была нервная обстановка, многие покинули город. А теперь они хотели бы вернуться, но очень трудно получить пропуск на въезд в Москву.