Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

Соврищев пришёл к Лососинову ровно в пять часов и застал его в состоянии крайней экзальтации, близкой к вдохновению поэтическому.

Ты помнишь тот словарь, который я показывал вчера и к чтению которого думал сегодня приступить?

Помню,- отвечал Соврищев.

Ну, так этот словарь пропал,- крикнул Лососинов голосом величественным и радостным.

Как пропал?

Этот словарь украден.

Кем?

Степан Александрович подошёл к Пантюше, положил ему на плечи прекрасные свои руки и произнёс с расстановкой:

Полотёрами.

Ах, мерзавцы!

Не мерзавцы,- крикнул Лососинов раздражённо,- а книголюбцы! Изучения античной древности возжаждали и украли словарь… Вот тебе подтверждение того, как относится русский народ к древности, разумеется, классической… Да тут ничего нет удивительного. В Москве есть извозчики, говорящие по-латыни…

Заметим себе, что гениальный ум Лососинова иногда делал слишком смелые выводы, как например, в данном случае. Те индивиды, о которых шла речь, очевидно, сначала изучили латинский язык, а потом стали извозчиками, а не наоборот.

Да, что бы ни утверждали некоторые, время для филологизации России настало!

Под «некоторыми» Степан Александрович обычно разумел своего дядю, голос коего в это время явственно раздавался в столовой.

В нашем обществе распространено мнение, что все дяди глупы. Мнение это неосновательно по двум причинам:

1. почти всякий человек является в то же время дядею и, следовательно, глупыми приходится назвать почти всех людей;

2. дядя есть величина относительная, предполагающая племянника. Абсолютный дядя есть понятие мнимое или столь редкое, что не стоит говорить о нем. Таким образом, приведённое выше утверждение следует понимать так: всякий дядя глуп по отношению к племяннику и, по закону «действие равно противодействию», наоборот (Замечательно, что С. В. Кубический, высказывая это положение, разумеется, никоим образом не был знаком с теорией Эйнштейна (Примеч. автора) ). В данном случае дядя был инженером. Лососинов и его друг не любили дядю за миросозерцание, а Степан Александрович, кроме того, почитал его бездельником. «Построил три железнодорожных моста и очень доволен,- говорил он обычно про этого дядю,- а спросите его, что такое conjugatio perifrastica, он и не знает». В этот раз дядя был особливо неуместен, ибо он никак бы не мог понять чувств, волновавших предприимчивых филологов, да и вообще к искусству был равнодушен.

Как раз мадам Лососинова, старушка в наколке, рассказала за супом про встреченного ею на Кузнецком мосту раскрашенного футуриста в полосатом халате и разговор таким образом коснулся литературы. «Драть их нужно»,- сказал дядя, разумея футуристов. Следует заметить, что Степан Александрович, сам не будучи футуристом, защищал их как искателей новых путей.

И романтиков считали сумасшедшими,- воскликнул он.- А дикие гении? Почитай-ка биографию Гёте!

Читал двадцать раз. И тоже нужно было выдрать.

Это Гёте выдрать?

А хоть бы и Гёте, да заодно и Шиллера. Терпеть не могу.

Уж выдрать тогда всех поэтов сразу.

Да не мешало бы. Особенно теперешних. Раньше хоть прочтёшь, поймёшь, про что говорится. Иногда растрогает или развеселит. А теперь? Прочтёшь стихи и такое чувство, точно тебя дураком обругали.

Да уж, поэты! – вздохнула мадам Лососинова.- На заборах иной раз мальчишка постесняется написать, что они в книгах печатают.

Да уж это само собой,- обрадовался дядя,- это, видите ли, разрешение проклятого вопроса. И все к тому же пьяницы.

И Пушкин был пьяница.

Пушкин, может быть, пил здорово, да зато здорово писал. А теперь пьют здорово, а пишут скверно.

Вам не нравится, а другим нравится.

Уж не знаю, кому это нравится. А теперь ещё начали под греков подделываться. Куда ни сунешься, все козе на хвост наступишь.

Лососинов вспыхнул.

Возрожденье только и возможно при таких условиях,- сказал он,- одни ослы этого не понимают.

Ну что мне за интерес про какого-то пастуха читать? Ах, Дафнис, да на тебе козьего сыру, да пойдём в пахнущий мёдом грот.

И все про голых пишут,- ввернула мадам Лососинова.

– Вы бы уж лучше не вмешивались,- обернулся

к матери Лососинов,- скоро голыми ходить будут, когда возрождение наступит.

Это по морозу-то,- уязвил дядя.

Не снисходя до возражений, Степан Александрович погрузился в утоление своего аппетита, пробормотав что-то про идиотов, не видящих из-под железнодорожного моста неба. Следует заметить, что очень часто у Степана Александровича резко менялась точка зрения и он вдруг начинал говорить о пользе авиации или о своём желании стать химиком. Но в том-то и дело, что от богатой русской души нельзя требовать той мещанской уравновешенности, которая давала возможность Канту всю жизнь торчать в Кенигсберге, жуя вещи в себе. Характерно, что Лососинов считал Канта философом посредственным.