Сьюзен Филлипс - Герои – моя слабость

Однако довольно скоро романтические мечты наивной пятнадцатилетней девочки, которая слишком много читала и слишком мало знала о жизни, разбились вдребезги, реальность оказалась жестокой и неприглядной.

На месте пустого бассейна показывала уродливое брюхо огромная жуткая яма. Изменились и лестницы, ведущие к заднему и боковым входам. Взамен простых деревянных появились каменные, охраняемые горгульями.

Миновав конюшню, Энни направилась по посыпанной гравием дорожке к задней двери. Лучше бы Шоу сидел здесь, вместо того чтобы носиться по окрестностям верхом на одной из лошадей Эллиотта Харпа. Она нажала на кнопку звонка, но из-за двери не донеслось ни звука. Дом был слишком велик. Немного подождав, Энни позвонила снова. Никто не ответил. На коврике возле двери остались следы снега. Похоже, недавно кто-то отряхнул его с ног, входя в дом. Энни громко постучала.

Незапертая дверь со скрипом отворилась.

Энни так замерзла, что без колебаний переступила порог. На крюках вдоль стены висели разномастные куртки и плащи, а рядом щетки, швабры и метлы всех сортов. Пройдя через комнату, она вошла в главную кухню и ошеломленно замерла.

Все здесь выглядело иначе, чем восемнадцать лет назад. Никаких ореховых шкафчиков и сияющей сталью бытовой техники. Энни показалось, что неведомая сила протащила ее сквозь временной туннель и забросила в девятнадцатый век.

Исчезла стена между кухней и комнатой, носившей когда-то название малой столовой, где семья обычно завтракала. Теперь кухня стала вдвое больше. Свет вливался потоками в большие горизонтальные окна, но заглянуть в них мог разве что великан – они начинались по меньшей мере в шести футах от пола. Верхнюю часть стен покрывал грубый слой штукатурки, а нижнюю – четырехдюймовая квадратная плитка, бывшая когда-то белой. Кое-где изразцы потрескались от времени, местами уголки откололись и осыпались. Каменный пол остался прежним. Покрытый копотью камин напоминал черную пещеру, достаточно просторную, чтобы поджарить дикого вепря или… какого-нибудь незадачливого горемыку, которому вздумалось поохотиться на земле своего сюзерена.

Место кухонных шкафчиков заняли грубо сколоченные полки, на которых выстроились глиняные чаши, горшки и кувшины. Два высоких буфета из темного дерева стояли по обеим сторонам огромной, как в ресторане, матово-черной плиты. В каменной раковине, образце грубого деревенского стиля, высилась гора грязной посуды. Медные кастрюли и сковороды, не начищенные и сверкающие, а старые, помятые, висели над длинным щербатым деревянным столом, предназначенным для того, чтобы отрубать головы цыплятам, разделывать бараньи туши или сбивать силлабаб [2]для его светлости.

Энни скорее ожидала бы увидеть, что кухню обновили, сделали более современной, а не отбросили на два века назад в прошлое. Интересно, зачем им это понадобилось?

«Беги! – взвизгнула Пышка. – Здесь творится что-то ужасное!»

Когда Пышка впадала в истерику, Энни обычно полагалась на рассудительность Милашки, которая в свойственной ей деловитой манере все раскладывала по полочкам, но Милашка молчала, и, как ни странно, даже Плутовка не торопилась подпустить шпильку.

– Мистер Шоу! – Голос Энни неожиданно потерял силу, прозвучав до странности безжизненно, глухо.

Ответа не последовало, и она вошла в кухню, оставляя мокрые следы на каменном полу. Снимать ботинки Энни не собиралась ни под каким предлогом. Ей совсем не хотелось остаться в одних носках, если придется спасаться бегством.

– Уилл! – позвала она.

Ни звука в ответ.

Энни миновала кладовую, пересекла узкий коридор, обошла стороной большую столовую и через широкий арочный проем ступила в холл. Сквозь шесть квадратных окошек над входной дверью едва пробивался тусклый серый свет. Массивная лестница красного дерева, ведущая наверх, к широкой площадке с мрачным витражом в окне, осталась с прежних времен, но теперь ее покрывал ковер унылого красновато-коричневого цвета вместо пестрого, с цветочным рисунком, который помнила Энни. На мебели лежал толстый слой пыли, а угол зарос густой паутиной. Стены заново обшили темными деревянными панелями, наводящими тоску. Живописные морские пейзажи заменили тусклыми масляными портретами знатных джентльменов и дам в костюмах девятнадцатого века, мало похожих на крепких ирландских крестьян – предков Эллиотта Харпа. От этого холла кровь стыла в жилах, для пущего эффекта здесь не хватало только рыцарских доспехов да чучела ворона.