Сьюзен Мейер - В неге объятий

– Когда-то, возможно, и думала.

– Тогда вспоминай, как это было, или учись заново.

Антонио осторожно взял ее руку в свою, и Лаура Бэт сразу же почувствовала, как по спине побежали мурашки. И при этом его прикосновение казалось невероятно правильным и естественным. Словно они были созданы специально для того, чтобы друг друга трогать, любить и говорить.

– Ты восхитительна.

Если бы у нее остался еще хоть один свободный кусочек сердца, она, не раздумывая, отдала бы его Антонио. Только уже поздно. Она и так целиком и полностью принадлежит ему. А значит, когда им придется расстаться, ей не останется ничего, кроме тоски и печали.

Вечером, укладываясь спать, Лаура Бэт еще раз решилась заглянуть правде в глаза. Она любит Антонио всем сердцем, а он любит ее. И пусть в нем нет той ослепляющей сводящей с ума любви, что была к Гизели, но ее он все равно любит тихой спокойной любовью. Но он не хочет этой любви. Потому что его сердце все еще принадлежит покойной жене, которую ей никогда не удастся затмить.

Но все же она может вырвать у него признание.

Может навсегда стать музой, отвоевав место в его мире.

Но даже если он и признается в своих чувствах и сделает ей предложение, она все равно навсегда останется в его сердце под номером два. Так готова ли она сама на это пойти?

Или лучше уйти и сдаться, чтобы потом лишь изредка встречаться на дружеских вечеринках, где они станут обмениваться ничего не значащими общими словами? От одной этой мысли ей сразу же стало невыносимо больно. Так сможет ли она уйти? Разумеется, ей нужна помощь матери, но и Антонио ей тоже нужен. Нужно, чтобы он говорил, что она особенная.

Но еще ей нужно стать чьей-то настоящей любовью.

А Антонио уже пережил любовь всей своей жизни.

В понедельник Лаура Бэт вновь надела черное платье и туфли и пришла в мастерскую.

– Пришло время переходить к холсту. Думаю, сегодня я успею набросать контуры карандашом, так что больше тебе не придется позировать каждый день. Вместо этого будешь приходить, только когда мне нужно будет вспомнить какие-либо детали.

– Хорошо.

Только ничего хорошего в этом не было.

Это начало конца.

Антонио взялся за карандаш, но вскоре выругался и принялся поправлять свет. Потом снова взялся рисовать, попросил слегка сменить позу, снова рисовал… К полудню Антонио сдался.

Во вторник ему так и не удалось перенести на полотно тот взгляд, что он хотел показать миру, и он всерьез разозлился.

В среду Лаура Бэт попыталась с ним поговорить, но так и не смогла ни вдохновить, ни успокоить.

Глядя, как Антонио стирает тонкие карандашные линии, она с необычайной остротой поняла, как сильно хочет помочь ему вернуть способность творить.

Она вновь начала расспрашивать про Констанцо и буквально видела, как он успокаивается, рассказывая об отце, о первой выставке, о быстро пришедшем успехе…

Но утренний набросок он потом все равно выбросил.

Интересно, доводилось ли великолепной Гизели наблюдать эти вспышки ярости? Лаура Бэт вдруг поняла, что они ни разу не говорили о его жене! Так же как и о том, почему он перестал рисовать. И это неправильно.

Следя глазами, как Антонио прикрепляет к мольберту новый холст, Лаура Бэт глубоко вдохнула.

– Так когда ты перестал рисовать, было то же самое?

– Что?

– Ты раз за разом пытался что-то изобразить, но лишь злился и выбрасывал наброски?

– Да, – резко выдохнул Антонио.

– Расскажи мне.

– Нет.

– Слушай, я понимаю, потеряв любовь всей жизни, ты потерял и способность рисовать. А я совсем недавно потеряла парня, которому не слишком-то и нравилась, но даже мне очень больно. Ты же потерял любовь всей жизни, от этого нельзя так просто отмахнуться.

При этих словах явно начавший злиться Антонио озадаченно на нее посмотрел. Открыл рот, закрыл, снова открыл, но так ничего и не произнес.

– Что?

Облизнув губы, Антонио отвернулся.

– Ничего.

– Врешь. Я же вижу. Пожалуйста, расскажи.

– Я не хочу об этом говорить.

– Слушай, мы все это затеяли, чтобы ты снова смог рисовать. Но мы зашли в тупик. С прошлой трудностью мы справились, когда я надела вдохновившее тебя платье, а сейчас я чувствую, что тебя удерживает твоя жена, точнее, любовь к ней. Я уверена, тебе нужно выговориться.

Отбросив карандаш, Антонио потер лоб.

– Нет.

Минуту они молча друг друга разглядывали, а потом Антонио поднял карандаш и начал новый набросок.

– Знаешь, кажется, я ни разу не говорила, что мне жаль.