Эрин Боу: Закон скорпиона

Мы услышали шаги.

Сидней чуть не ломал мне костяшки пальцев. Стиснутая рука пульсировала, но я не убирала ее.

Дверь откатилась в сторону.

На секунду я укрепилась в своих сомнениях, потому что за ней оказался всего лишь наш аббат, который медленно вошел.

– Дети, – сказал он своим мягким тусклым голосом. – Боюсь, у меня плохие новости. Начался внутриамериканский конфликт. Конфедерация дельты Миссисипи объявила войну Теннесси и Кентукки.

– Что? – переспросил Сидней.

Его рука рванулась из моей.

У меня подпрыгнуло сердце. Голова закружилась, я ничего не видела, меня подташнивало от ликования. Умру не я, только Сидней. Я не умру. Один Сидней.

Он вскочил на ноги.

– Что? Вы уверены?

– Если бы я не был уверен, мистер Карлоу, я не принес бы вам это известие. – Аббат отошел в сторону.

За ним стояла Лебединая Всадница.

– Но отец… – сказал Сидней.

Решение об объявлении войны мог принять только его отец – и принять его, зная, что тем самым он отправляет сюда Лебединого Всадника.

– Но… Но он мой отец…

Всадница шагнула вперед, и ее крыло стукнулось о притолоку. Крылья закачались. Всадница ухватила ремень, которым они были привязаны. От плаща и от крыльев взвилась пыль.

– Дети перемирия, – произнесла она, и голос у нее дрогнул.

Меня пронзила ярость. Как она смеет быть неуклюжей, как она смеет быть косноязычной? Как она позволяет себе быть не вполне безупречной? Она должна выступать ангелом, непорочной рукой Талиса, а она – девчонка, просто белая девчонка с коротко остриженными черными волосами, отчего похожа на синицу с черной шапочкой на голове, и с мягким от печали взглядом. Она сглотнула и начала снова:

– Дети перемирия, объявлена война. Приказом Объединенных наций, волей Талиса, жизни детей воюющих сторон объявляются компенсацией за развязывание конфликта.

И прибавила:

– Сидней Джеймс Карлоу, ступай со мной.

Сидней стоял неподвижно.

Не пришлось бы его тянуть волоком. Мы все жили в этом страхе: что начнем визжать, что нас придется тащить силой.

Лебединая Всадница подняла брови – необычные, похожие на тяжелые черные щели. Сидней застыл как вкопанный. Уже слишком долго. Лебединая Всадница двинулась к нему – и тут, едва сознавая, что делаю, я шагнула вперед. Дотронулась до запястья Сиднея, там, где мягкая кожа сложилась складочками. Он дернулся и резко повернул голову. Зрачки закатились, глаза были почти белые.

– Я пойду с тобой, – сказала я.

Не умирать, потому что не моя очередь.

Не спасать его, поскольку спасти его я не могла.

Просто чтобы… чтобы…

– Нет, – прохрипел Сидней. – Не надо, я могу. Могу.

Он шагнул вперед. Рука его выскользнула из моей и шлепнула по ноге – с таким звуком падает на прилавок мясника шмат сырого мяса. Но Сидней заставил себя сделать еще один шаг, и еще один. Лебединая Всадница поддержала его за локоть, словно они участвовали в церемониальной процессии. Так они и вышли из комнаты. Дверь за ними закрылась.

И больше – ничего.

Ничего, совсем ничего. Тишина была не отсутствием звука, а жила сама по себе. Я чувствовала, как она проворачивается у меня внутри головы, зарываясь все глубже.

Мы семеро – точнее, мы шестеро – стояли бок о бок и неподвижно смотрели на дверь. Как-то не так мы стояли, но я не знала, как надо: сдвинуться ближе или отойти подальше друг от друга. Нас готовили к тому, как выходить из комнаты, но тому, что делать остальным, мы не учились.

У доски щелкнул брат Дельта.

– Наша тема была «Первая мировая война», – начал он.

– Ни к чему, Дельта. – Аббат склонил лицевой экран и окрасил его в мягкий серый тон. – Уже вот-вот звонок.

Аббат занимается своим делом дольше любого из нас, и он добр. Мы стояли. Три минуты. Пять. Десять. У меня начало сводить икры. Интересно, Сидней уже мертв? Наверное. Не знаю, что происходит в серой комнате, но происходит все быстро. («Я не жестокий человек», – так, судя по записям, говорил Талис. Но следующие после этого слова цитируют крайне редко: «В том смысле, что, строго говоря, я вообще не человек».)

Высоко над головой трижды прозвенел колокол.

– Дети мои, по расписанию, насколько я помню, сейчас ваша очередь дежурить по саду, – сказал аббат. – Идемте, я могу проводить вас до трансепта.

– Нет необходимости, – ответила Да Ся.

Однажды она рассказала мне о Синей Таре, самой гневной и наиболее любимой богине ее горного народа, которая славилась тем, что уничтожала врагов и распространяла радость. От этого образа мне было уже не избавиться. За голосом Зи стояли десять поколений королевской крови – а еще ледяные горы и миллион людей, считающих ее богиней.