Анна Тодд: До того как

Он все крепче сжимал руль; побелевшие костяшки сильно выделялись на фоне черного обода; мысли путались сильней и сильней. Из-за отчаяния он не мог трезво соображать, и в тот момент, когда его страхи тонули в тишине пустой парковки, он осознал, что сделает все – абсолютно все, – лишь бы ее удержать.

Прошло несколько месяцев; он обладал ею, терял, обладал ею снова, не понимая, как так выходит. Он ее любил. Любовь горела в нем ярче любой звезды, и он цитировал отрывки из десяти тысяч ее любимых романов. Она отдала ему все – влюбилась в надежде, что он перестанет быть сволочью. Ее вера заставила его исправляться. Доказывать, что права она, а все остальные ошибаются. Благодаря ей в нем родилась прежде неведомая надежда.

С ней он чувствовал умиротворение; пожар в груди стихал, и сам он привык к этой девушке, жить без нее не мог. Ее тело стало ему убежищем, разум – домом. Чем больше он любил ее, тем больше страданий ей причинял; они боролись, они росли, и постепенно он стал нормальным, каким всегда хотел быть.

Отношения с отцом развивались, постепенно теплея. Несколько семейных ужинов, и он стал понемногу избавляться от ненависти к старику. Стоило увидеть в ином свете себя, и удалось иначе взглянуть на проступки отца. Он стал заботиться о незнакомых людях в доме так, как поклялся никогда не заботиться.

Но непросто противостоять двадцатилетнему опыту саморазрушения и потворства животным инстинктам. Каждый день приходилось бороться с тягой к спиртному, с гневом, что рвался наружу… Он поклялся драться за девушку и клятву держал. Несколько битв он проиграл, однако от цели победить в войне не отказывался ни на миг. Она научила его смеяться и любить, и свою любовь он выражал раз за разом, не думая останавливаться.

Последние дни каникул – лучшие. Все с ума сходят, торопятся осуществить летние мечты и желания. На тусах как никогда много народу, девчонки идут в разгул… а я жду не дождусь, когда начнется учеба. Я не какой-то там идиот-первокурсник, которому не терпится окунуться в чудесный мир универа. Нет, если я верно разыграю карты, то уже весной получу диплом, на целый год раньше срока.

Неплохо для отморозка, от которого даже посещения занятий не ждали.

Мать опасалась за мое будущее и услала меня за полмира от дома, в великий штат Вашингтон, к папаше. Придумала дебильную отмазку, типа мне надо с ним «воссоединиться», но я-то сообразил: она просто не может и не хочет больше мириться с моим свинством. Вот и отправила в Америку, как какого-нибудь колониста-пуританина.

– Кончаешь? – Розовые волосы, пухлые губы. Я и забыл, что у меня между ног шалава.

– Ага. – Обнимаю ее за плечи и закрываю глаза, отдаваясь плотскому удовольствию. Все девки дарят мне только плотское наслаждение.

Спину сводит, и я даже не притворяюсь, будто мне нужно нечто большее. Кончаю.

Утерев губы тыльной стороной ладони, Молли поднимается на ноги.

– Знаешь… – Она достает из сумочки темную помаду. – Мог бы притвориться, что тебе хоть немного интересно, козел.

Чмокнув губами, она утирает пальцем излишки помады.

– Да, я такой. – Откашливаюсь. – Притворяюсь все время.

Закатив глаза, Молли показывает мне средний палец. Она и правда интересна мне, с ней хорошо трахаться, а иногда можно и потусить. Мы с ней во многом похожи: оба отвергнуты семьями. О ее прошлом я мало что знаю, но и так ясно, от какого такого дерьма она сбежала в Вашингтон из богатенькой семейки где-то в Пенсильвании.

– Мудак, – бормочет Молли, закрывая помаду. Естественный цвет губ – пухлых от того, что она только что мне сосала, – идет ей больше.

Молли – моя знакомая, я бы даже сказал, подруга с привилегиями, однако наша «дружба» не моногамна, ни в коем разе, мы оба вольны делать что душе угодно, в смысле трахать, кого захочется. Она то любит меня, то ненавидит… Мне по фигу. Это взаимно.

Друзья нам за такие отношения полощут мозги, но мне-то что? Если скучно – Молли тут как тут, сосет и сразу сваливает. Как по мне, идеальный расклад. Для нее, кажется, тоже.

– Вечером придешь на тусу? – спрашивает Молли.

Встаю и натягиваю боксеры, а поверх – джинсы.

– Я, вообще-то, живу здесь. – Выгибаю бровь.

Мне тут противно. Каждый день я задаюсь вопросом: как я вообще очутился в этой сраной общаге?

Из-за говнистого спермодонора, вот как. Его зовут Кен Скотт, и он первостатейный лузер. Алкоголик, дебил, который мне все детство испортил, чтобы затем волшебным образом съехаться с какой-то мадамой с сыночком, лопушком младше меня на два года.