Вари Макфарлейн - Любовь как сон

– Позаботься об Анне. Это моя любимица.

Джеймс рассмеялся, а Джуди укоризненно зацокала языком.

Они помахали друзьям Анны, которые удивились ничуть не меньше, а Мишель сделала торжествующий жест: «Ага, попался!»

– Потанцуем? – предложил Джеймс.

Он вывел Анну на танцпол и обнял за талию. Под жесткими кружевами платья он чувствовал тугой слой ткани, обвивавшей ее тело. Джеймс чувствовал себя невероятно счастливым, что он приехал и что Анна принадлежала ему…

– Значит… никакой больше Евы? – уточнила она.

– Я одумался. Прости, что понадобилось столько времени. Я медленно учусь. Она так и не переехала ко мне. Кстати, предупреждаю, по условиям развода я теряю дом, зато у меня остается Лютер. Если он тебе не нравится, смирись – нас поставляют комплектом.

Анна улыбнулась.

– Когда я увидел Еву, то понял, что хочу быть именно с тобой. Ни о ком другом даже думать не мог.

Мысленно Джеймс вернулся к странным событиям предыдущего вечера. Ева бродила из кухни в гостиную, босиком, с бутылкой вина и торчащим в пробке штопором фирмы «Алесси», а он смотрел на него… и вдруг понял, что она собирается остаться на ночь. Все внезапно прояснилось, как будто кто-то повернул линзу в объективе.

Он не хотел, чтобы Ева оставалась. Ему была нужна Анна. Отчего-то раньше Джеймс не сознавал, что не мог жить без нее… пока не пришлось выбирать. Он тут же выпалил, что встречается с другой. Ева сначала застыла, потом принялась кричать и жаловаться, что он лгал и скрывал свои чувства. Отчего-то любовь Джеймса к Анне, с точки зрения Евы, очень сильно проигрывала по сравнению с ее любовью к Финну, но Джеймс не уловил логики. Тот факт, что они с Анной до сих пор не переспали, только усугубил ситуацию.

Ева как будто стояла за пуленепробиваемым стеклом, а разговор велся по телефону. Джеймс твердил: «Извини, сам не понимал, я этого не ожидал». Она ушла, а Джеймс два часа ходил туда-сюда по квартире, размышляя, нужен ли Анне снедаемый любовью разведенный мужчина, предлагающий ей руку и сердце, или же она предпочтет просто потрахаться. И тут от нее пришло письмо.

Он чуть не позвонил в Италию, наплевав на международный тариф, и не наговорил Анне цветистых и малоосмысленных фраз о том, что больше никто и никогда ее не огорчит. Но затем Джеймс задумался над великодушием жеста, который она сделала. У Анны не было поводов обнажать перед ним душу или уверять, что он принес ей больше пользы, чем вреда. Анной двигала исключительно забота. Подобный поступок заслуживал достойного ответа.

– Почему у нас ушло столько времени, чтобы это понять? – спросил Джеймс. – Такое ощущение, что догадались все, кроме нас. Мы, не особенно напрягаясь, ввели в заблуждение моих коллег. Наверное, можно было сообразить еще тогда…

– Я ничего не понимала до самого девичника, – сказала Анна. – И ты тоже, ведь так?

– Кое-что подозревал… знаешь, я как будто собирал пазл и не решался положить на место последний фрагмент, уверяя, что по-прежнему не вижу картинку целиком. Так что насчет девичника? – спросил он, с улыбкой легонько прижимая Анну к себе. – Интересно. Именно поэтому ты там стала такой дерзкой?

– Ах ты нахал. Я пыталась тебя завлечь.

– «Заходи как-нибудь и оцени мои буфера». Пускай интриги недостает, зато плотской привлекательности в избытке.

Они рассмеялись, и Джеймс сказал:

– Мне так не хватало нашего смеха. Честное слово, я и раньше говорил рискованные вещи, но никогда не думал, что нравлюсь тебе в этом смысле.

– Да нет, я просто закрываю глаза и сосредотачиваюсь на твоем энергичном характере.

Началась новая песня, и Анна положила голову Джеймсу на грудь.

Эгги, стоявшая с мужем поодаль, помахала в знак приветствия. Джеймс вскинул руку в ответ.

Он находился в чужой стране, на свадьбе, окруженный незнакомыми людьми, – но чувствовал себя как дома.

Джеймс понял, как называются чувства, которые он испытывал к Анне. Раньше Джеймс никогда не произносил этого слова, но оно идеально подходило: он ее обожал.

Обожал.

«Взгляд его темных глаз скользнул по ее вздымающейся груди в шелковом неглиже. Он провел ладонью по небритому подбородку, наслаждаясь зрелищем.

– Mi carina! [4]– с грубоватым одобрением воскликнул он. Это было не просто ласковое слово, но настоятельное требование. Он желал, чтобы ее невинная женственность покорилась его силе.

Она поникла под решительным взглядом мужчины, щеки окрасились целомудренным румянцем.