Александр Рыжов: Мобберы

– Гляди, гляди!

– Опупеть, как круто!

Почти у всех оказались с собой фотоаппараты. Послышалось тонкое поскуливание цифровиков, жужжание плёночников: объективы были устремлены в пустоту! Хрофт не выдержал и дипломатично взял за локоть девушку со жвачкой, которая, забыв про плеер и R'n'B, самозабвенно щёлкала тайваньской «мыльницей».

– Слышь, подруга, что там такое?

– Отстань, – отмахнулась она. – Не видишь, какой классный ракурс!

– Ракурс? Чей?

Девушка не ответила. Отбежала к рельсам и принялась снова с воодушевлением нажимать на кнопку. Хрофт, ничего не соображая, скрёб ногтями по лицу, будто хотел содрать с глаз пелену, мешавшую узреть то, что узрели другие. Пелена не сдиралась, и он чувствовал себя полным придурком.

Минуты через три народ угомонился. Фотоаппараты были зачехлены, пространство над лесом перестало интересовать наблюдателей. Некоторое время продолжали раздаваться приглушённые реплики: «Не, ну в натуре круто!», «Ты успел поймать? Я тоже», «А у меня плёнка кончилась, чтоб её…» – потом всё затихло. Люди на остановке опять превратились в скучающих обывателей, ждущих трамвая.

Подполз «тридцать шестой», он шёл прямиком к Автово. Все, толкаясь, полезли в вагоны. Все, кроме Хрофта. Он выждал несколько мгновений, затем уцепил рукой за футболку парня, который только что сетовал по поводу закончившейся плёнки, и сдёрнул его с подножки.

– Ты чего? – вытаращился тот.

– Мало-мало подожди.

Двери трамвая с гильотинным лязгом затворились, и удав пополз дальше. На остановке остались только Хрофт и парень в футболке с портретом бородатого Че. Хрофт положил ладонь на рукоять меча и, сверля парня зрачками, промолвил:

– А теперь, голубь, растолкуй мне, чего я недопонял.

Рита выскочила из душной аудитории и вприпрыжку побежала сперва по коридору, а затем вниз по ступенькам. Массивная дверь душераздирающе захрипела и, с неохотой выпустив быстроногую студентку, оглушительно хлопнула, отчего от первого этажа к третьему прокатилась дрожь. Рита оглянулась – не защемило ли подол – и, убедившись, что всё в порядке, стремительной походкой направилась к Неве.

Панцирь Васильевского острова растрескивался от жары. Хватая ртом вялую струйку ветра, дувшего с реки, Рита добралась до своего любимого парка рядом с набережной и плюхнулась на скамейку. Здесь, под деревьями, было свежее. Скамейка приятно холодила сквозь платье ягодицы и ноги. Рита сбросила тесную обувь, поставила ноги пятками на туфли и, глубоко вздохнув, вынула из сумки томик в синем переплёте. Она раскрыла его там, где была матерчатая закладка. Солнечный свет просеивался сквозь решётчатую листву деревьев, и от этого страницы книги были покрыты колыхавшейся рябью, а строчки как будто бежали по ним, подобно волнам. Рита ещё раз вздохнула и, как пловец погружается в освежающе холодную воду, погрузилась в текст:

«Эта картина вечно движущегося песка невыразимо волновала и как-то подхлёстывала его. Бесплодность песка, какой она представляется обычно, объясняется не просто его сухостью, а беспрерывным движением, которого не может перенести ничто живое. Как это похоже на унылую жизнь людей, изо дня в день цепляющихся друг за друга… Если отбросить неколебимость и отдать себя движению песка, то кончится и соперничество. Ведь и в пустыне растут цветы, живут насекомые и звери… Он рисовал в своём воображении движение песка, и у него уже начинались галлюцинации – он видел и себя самого в этом нескончаемом потоке».

Рита пробегала-проплывала строчки глазами, и смысл прочитанного сам собой укладывался в голове, точнее, дробился на множество смысловых крупинок, каждая из которых находила своё место в ещё не занятых ячейках Ритиного миропонимания. Ячеек, как думалось Рите, должно было оставаться не слишком много, всё-таки к двадцатилетнему возрасту она ощущала свою натуру оформившейся, но всё же их было ещё достаточно, чтобы читаемое не выплёскивалось тут же, как вода из налитого до краёв стакана, а капля за каплей дополняло то, что и так уже было ясно.

Дочитав синий томик, Рита достала из сумочки органайзер, авторучку, что-то написала на свободном листке, вырвала его и сунула под обложку книги. Взглянула на часы. Как ни приятно сидеть в тенёчке под кронами, но пора идти. Тем более что жара начала просачиваться уже и сюда – она не была такой кисельной, как за пределами парка, но всё же… Нагревшаяся скамейка перестала холодить и понемногу припекала, как конфорка, включённая на медленный огонь.