Елена Сазанович - Варежка

Впрочем, Варя все равно откровенно не желала вести диалог. Она сидела напротив молодого профессора и с детской непосредственностью хлопала глазками. На каждый вопрос она отвечала недоуменным молчанием, при котором ее черные дугообразные брови удивленно взлетали вверх. Казалось, Варька даже обиделась, что ей задают какие-то дурацкие вопросы. О какой-то онтологии и гносеологии. «Фу, и слова такие выговорить невозможно!» – говорил весь ее вид. А профессор таял на глазах. То краснея, то бледнея. Хотя это еще ничего не означало. И мы уже нетерпеливо поглядывали на часы, ожидая очередной «пары» и завершения экзекуции.

– Итак… Вы так ничего и не скажете? – преподаватель запнулся и виновато посмотрел на Варю. И, решив дать ей последний шанс, взмолился. – Ну, по учению о бытии и теории познания. Или хотя бы что-нибудь по вопросам философии вообще.

Варя печально вздохнула и кокетливо забросила прядь за ухо.

– По философии, – наконец удосужилась что-то сказать она. – Вопросами философии, профессор, лучшие умы человечества занимались веками. А у меня для их изучения было всего два дня. Согласитесь, разве это реально? И разве не унизительно для философов?

Профессор пристально поглядел не Варю. А мы замерли.

– Ладно, идите, – шумно выдохнул он. – Пять баллов.

Мы онемели. Никто не собирался подставлять Варю, протестуя против таких «двойных стандартов», когда все остальные получили по «двойке». За исключением, естественно, Лады, которая от возмущения заорала на всю аудиторию о несправедливости мира, о том, что Варька вообще ничего не ответила и что все это возмутительно! Да и на каком основании?!

– На каком основании? – пожал плечами профессор. – Ну, например, на том, что я все же профессор. И именно поэтому могу ставить любую оценку, даже отличную, любой понравившейся мне студентке.

Аргумент был веским и весьма откровенным. И вот тогда, именно тогда я посмотрел на Варю другими глазами. Глазами профессора. И после экзамена предложил ей прогуляться по вечернему заснеженному городу.

– Или тебя уже провожает профессор? – на всякий случай спросил я.

Варя в ответ рассмеялась. И на ее щеках появились детские ямочки.

– Говорят он законченный женоненавистник. И сегодняшний поступок был его первым и, наверное, последним подвигом по отношении к женщине.

Варя всегда умела ненавязчиво набить себе цену.

– Но почему именно ты, Варя?

– Наверно, потому, что в отличие от вас, я не лгала. И даже не делала попыток. Я всегда подозревала, что правда подкупает.

– Ну, правда с моих уст его бы вряд ли подкупила, – усомнился я.

Варя рассмеялась еще более заразительно. И ямочки на ее порозовевших от мороза щеках стали еще глубже. Она взяла меня под руку и мы долго шатались по маленьким московским переулкам. Пока окончательно не замерзли. И зашли в подземный переход, чтобы погреться. Я долго растирал ее ладони, дышал на них, когда наконец обратил внимание на старушку, торгующую самовязанными вещами в самом углу перехода. Через пару минут я протягивал Варе белые пушистые варежки. Она одела их и захлопала в ладоши.

– Какая прелесть, Монахов! Как тепло!

– Жаль, что на первое свидание я подарил тебе не цветы.

– Цветы меня вряд ли бы согрели, – Варя провела пушистой мягкой варежкой по моей щеке.

– Варежка, – прошептал я, впервые называя ее именно так. – Варежка…

От мороза ее губы были холодные и потрескавшиеся. А ее руки – в мягких, теплых белых варежках – согревали мое лицо…