Виктор Шендерович - Евроремонт (сборник)

Сначала, на пробу, в газетах, а потом раздухарились, начали начальство в лужу живьем окунать и по местному телевидению это показывать. А уж райком почесаловский, собственными языками вылизанный, измазали всем, что только под руку попало. А под руку в Почесалове отродясь ничего приличного не попадало, город с незапамятных времен по колено в дерьме лежал.

Памятник утопленнику за дело рабочих и крестьян снесли, а на цоколь начали забираться все кому не лень и речи говорить. А на третий день один такое сказал, столько счастья всем посулил, что его сразу выбрали городским головой. У некоторой части почесаловцев название должности вызвало обиду: выходило, что они тоже какая-нибудь часть тела. Но их уговорили.

А уж как выбрали голову, сразу свободы произошло – ешь не хочу! Народ в Почесалове отродясь толком не работал, а тут и на службу приходить перестали: по целым дням ходят вокруг лужи с плакатом “Хочим жить лучше!” да коммунистов, если под руку попадутся, топят. А рядом кришнаиты танцуют, кооператоры желающих на водных лыжах по луже катают, книжки по тайваньскому сексу продают. Да что секс! Социал-демократическое движение в Почесалове образовалось, господами друг дружку называть начали. “Господа, – говорят, бывало, после хорошенького брифинга, – кто облевал сортир? Нельзя же, господа! Есть же лужа.”

Кстати, насчет лужи новым руководством было сказано прямо: луже в обновленном Почесалове места нет! И открыли наконец общественности глаза: оказывается, это совсем не белые во всем виноваты, а красные! Это они в девятнадцатом в лужу нассали.

И появилось на берегах лужи совместное предприятие по осушению, почесаловско-нидерландское, “Авгий лимитед”, и уже через два месяца это дало результаты. Генеральный директор с почесаловской стороны выступил по телеку и сказал: предприятие заработало свои первые десять миллионов и приступает к реализации проекта.

“Сколько?” – не поверил ушам ведущий. “Десять миллионов”, – скромно повторил генеральный директор и при выходе из студии был схвачен в сумерках полномочными представителями почесаловского народа – и сей же час утоплен.

В общем, он еще легко отделался, потому что всех остальных посадили, а которых не успели посадить, те из Почесалова уехали и до конца жизни мучились без родины, которую без мата вспоминать не могли.

А почесаловцы, утопив мерзавца, заработавшего десять миллионов, обмыли это дело и зажили в полном равенстве. А поскольку работать было им западло, а совсем без дела сидеть тоскливо, то увлеклись они борьбой исполнительной и законодательной властей. Два года напролет по ночам в ящик смотрели, но на второй год уже в противогазах, потому что запах от лужи сделался совсем невыносимым.

А потом в магазинах кончилась еда. Этому почесаловцы удивились так сильно, что перестали ходить на митинги и смотреть в ящик, а к зиме впали в спячку.

Пока они спали, им пришла из других городов продовольственная помощь, и ее съели при разгрузке рабочие железнодорожной станции.

Почесаловцы спали.

Это может показаться странным – ведь не медведи же, прости господи! Но это, во-первых, как посмотреть, а во-вторых: за столько веков борьбы со стихийным бедствием этим, с лужей, столько было истрачено сил, столько похерено народной смекалки, которой славны меж других народов почесаловцы, что даже удивительно, как же это они раньше не заснули!

Чернели окна, белел под луной снег.

Иногда только от воя окрестных волков просыпался какой-нибудь особо чуткий гражданин, выходил на берег зловонной незамерзающей, подступившей уже к самым домам лужи и, мочась в нее, бормотал, поеживаясь:

– А при коммунистах-то – поменьше была.

1992

Двадцать лет спустя, лысеющий пимен, я шел, уже не помню зачем, из Барнаула в Сыктывкар и вдруг вздрогнул, обнаружив себя в знакомом пейзаже.

Да, это был Почесалов. Со всей несомненностью указывали на это тысячи милых сердцу мелочей; главным же образом – родной горком КПСС с неизменной колоннадой и ласково сиявшей на солнце табличкой с двуглавым петушком и надписью “Администрация”.