Татьяна Шорохова - Война-спутница

В сборник помещена статья «В каком возрасте надо начинать воспитывать защитников Отечества?». Для России эта тема всегда была и будет востребованной. От верного ответа на поставленный в статье вопрос зависит сохранение свободы, в 1941–1945 годах завоеванной нашими отцами и дедами. Свобода новых поколений от чужеземного насилия зависит, в первую очередь, от того, смогут ли юные вобрать в себя тот неистребимый русский дух, который и делает наш народ непобедимым и победоносным.

Завершают сборник к 70-летию великой Победы стихотворения, относящиеся как к теме Великой Отечественной войны, так и к положению ветеранов в годы перестройки.

…Семь десятилетий без бомб и снарядов, бомбоубежищ и страха порабощения. Низкий поклон вам, дорогие ветераны! Спасибо за подаренную возможность жить, за счастье любить, за радость творчества!

Татьяна Шорохова,

член Союза писателей России, лауреат премии Автономной Республики Крым в номинации «За вклад в миротворческую деятельность, развитие и процветание Крыма» (2013)

Тосно, 2009

Из воспоминаний о Великой Отечественной войне моей мамы Матрёны Николаевны Шороховой (в девичестве Беловой); место действия – близ города Люботин Харьковской области

Перед войной люди говорили, что в степу гроб показался, потом на второй день ещё один гроб показался, а на третий день снова гроб увидели. Народ сильно забеспокоился. Все говорили, что это к большой беде, к войне. То мы вечерами песни пели, веселились. А тут и петь перестали. Тревожно как-то стало. И нам, детям, это от взрослых передавалось.

Петь в коммуне очень любили. Народ там разный пособирался – и кацапы, и хохлы… Так всякие песни и пели, аж в Люботине было слышно! Така луна шла, эхо такое.

Когда с инфарктом в больнице лежала, дай, думаю, узнаю, сколько же песен за жизнь выучила? Стала первые строчки записывать, так больше двухсот песен вспомнила, всяких – и русских, и украинских, и старинных, и революционных.

Да, народ в коммуне был разный, но дружный, и петь любил. Так до войны было. А теперь вот живём, в подъезде никого не знаем, только соседей рядом и напротив. Здесь я и песни забывать стала. Пока в частном доме жила, шоб ни делала, а всё с песней. Сердце болит, душа плачет, а я всё песни пою. А на этажи переехала, стала стесняться петь, так вже много песен и позабувала.

Врач-ветеринар был у коммуны. Он с семьёй жил в отдельном домике. И вот фельдшер этот к низу за водой пошёл. А тут немец на него насел. Самолёт этот «рама» назывался. Какой-то этот самолёт не такой, как другие. Рамой называли его. Немцы из самолёта по дядьке стреляют, потом разворачиваются и снова стреляют. Гнали его. Если б он упал, то може б живый остался. А так он спешил. Спешил туда, до деревьев. Видно спрятаться хотел. Немцы ранили его несколько раз. Домой-то он ещё дошёл, а дома умер.

Вот так! Война! Не видеть бы её.

Отца на войну не взяли. Так куда ж? Дети-то малые! Жена умерла… Людей с заводов на войну позабирали, а хлеб-то должен кто-то печь, люди должны шо-то кушать? Вот отца по повестке на хлебопекарню и назначили. И до последнего дня хлеб пекли. В Харькове отец пёк. Где-то двадцать километров от нас Харьков. Да! Хлеб до последнего пекли. Когда войска ушли из города, последний раз хлеб людям выпекали, отец пешком домой пришёл, буханку с собой принёс или две. А там уже и немцы вскоре пришли. Но не сразу.

А в эвакуацию мы тоже уходили. Скот государственный раньше угнали. Брат Данюша – ему тогда уже двадцать было – коммунарское стадо погнал. А мы с Тимошей братиком – он на два года меня старше – на телеге кибиточку сделали, чтобы детей посадить от дождя. Телега нам и упряжь уже плохие достались. Отец-то всё время на хлебопекарне трудился. Люди хорошее себе, конечно, повыбирали. Когда отец пришёл, взяли мы, шо осталось.