Владислав Картавцев: Династия. Под сенью коммунистического древа. Книга первая. Лидер

Выручила Ивана Ивановича природная смекалка советского инженера – он просто стал перед каждым своим выступлением перед соратниками по борьбе натирать нос, шею, щеки и подбородок свежевыпавшим снегом – благо, пролетарские митинги всегда происходят замой, потому что вожди пролетариата летом отдыхают в Лозанне, Берне и на Лазурному берегу – или подмерзшим настом. Кстати, наст оказался великолепен! Отличный природный доступный инструмент для придания правильного цвета лицу! После его применения лицо, шея, нос и все остальное багровели и начинали дышать лютой пролетарской краснотой, и Иван Иванович соколом взлетал на самодельную трибуну, поднимал высоко над головой знамя с изображением Ленина и начинал ораторствовать.

В то время его кумиром был Лев Давидович Бронштейн, более известный, как товаг’ищ Троцкий. Конечно, Иван Иванович был не во всем с ним согласен (например, в вопросах революционного террора он бы мог с ним поспорить), но вот ораторское искусство Льва Давидовича оценил по достоинству. Как известно, Лев Давидович в свое время если и всходил на революционную трибуну, то спускался с нее только тогда, когда его самый последний слушатель-скептик был полностью убежден, что все, сказанное Львом Давидовичем, есть сущая правда, и нужно идти прямо сейчас насаживать буржуинов на штыки.

Иван Иванович был до того захвачен мыслями и идеями своего кумира, что даже не поленился и прочитал несколько книг с оригинальными текстами выступлений товаг’ища Троцкого – как-никак, в свободной стране можно было купить все, что пожелаешь, и даже оригинал того самого ледоруба, которым Льва в итоге и кокнули. И начал применять на практике полученные знания. С каждым своим выступлением его умение заводить массы росло. Он стал чувствовать себя раскованно, полюбил, когда на него смотрят снизу, и даже начал внедрять в сознание трудящихся некоторые новые тезисы революционной борьбы, которые придумал самостоятельно.

Следует заметить, что в его выступлениях было много личного – рана, нанесенная предательским уходом жены к какому-то новоявленному коммерческому нуворишу, пылала в душе незаживающей раной – и Иван Иванович не жалел слов, описывая бесконечные мерзости и гнусности, которые позволяют себе откормленные жирные буржуины, дабы высосать последние соки из трудового народа. Когда же речь заходила о возможном возмездии, то тогда Ивана Ивановича было и вовсе не остановить – его, как говорится, несло.

Он вскидывал в экзальтированном порыве обе руки над головой, сжимал кулаки, и его лицо наливалось настоящей красной краской, делаясь еще более пролетарским, чем прежде. И зрители, и слушатели зачарованно замолкали, в душе гадая, выдержит ли он такое напряжения и не взорвется ли прямо сейчас, не сходя с места? Но он не взрывался, а только громко выдыхал (а вместе с ним выдыхали и все окружающие) и начинал по-настоящему свирепствовать. Десять казней египетских были совершенно ничто по сравнению с теми проклятиями, которые он обрушивал на голову ни в чем неповинных коммерсантов, и если бы они его слышали, то тут же убежали бы из страны, бросив собственность, и залегли бы на дно где-нибудь в Мексике, устрашившись праведного пролетарского гнева a la Иван Иванович.

Но коммерсанты были слепы и глухи и иммигрировать не торопились, но зато Ивана Ивановича услышали те, кому надо. А именно – настоящие вожди, сосредоточившие в своих руках бренд под названием «коммунистическое движение».

То было время нового партийного строительства. И строителям ох как нужны были талантливые ораторы и организаторы (а если еще и идейные, и не за деньги – то вообще отлично). В один из дней, когда Иван Иванович только закончил говорить и спустился с трибуны, к нему подошел человек в кепке, преставился Сергей Сергеичем и пригласил его завтра прийти ровно в девять утра в главный штаб народного сопротивления буржуазной хунте. С целью пройти кастинг. Иван Иванович, не раздумывая, согласился. Быть при штабе всегда было его заветной мечтой, поскольку к тому времени, начитавшись революционной литературы, он хорошо знал, что весь гешефт от любых начинаний всегда достается отцам-командирам, снабженцам и штабным, а все остальные довольствуются возможностью всласть покричать и потопать кирзовыми сапогами.

На следующее утро ровно в полдевятого он уже был в штабе, который располагался в уютном просторном подвале на Красной Пресне. Его порадовало, что все товарищи уже были в сборе, но ему все же пришлось ждать вышеозначенного времени, поскольку партийная дисциплина была жесткой и очень строгой, а время с полдевятого до девяти утра отводилось под хоровое чаепитие товарищей, и они никак не могли им пожертвовать – даже ради Ивана Ивановича.