Александр Штейнберг - Портрет незнакомого мужчины

Кто-нибудь знает, кто это такой, и как он сюда попал? Кто брал этот некролог? Это опять майкловы майсы, чтоб ему провалиться! А может быть не акцентировать на нем внимание? Написать, скажем так: «В некрологе М. М. Ройзман случайно приведен портрет другого пола с бородой».

– Какой это еще пол с бородой? – не выдержал я.

– Да сами придумайте наконец-то. Почему все я?

В итоге мы написали:

В некрологе М. М. Ройзман, опубликованном в восьмом номере нашей газеты, случайно вместо почившей приведен портрет незнакомого мужчины. Приносим свои извинения родственникам.

Как мне потом сообщили, родственники и соседи по апартменту «Дипломат» все равно остались недовольны:

– Почему незнакомого? Очень даже знакомого! Это же Моня из квартиры 12в, у которого месяц назад был юбилей. Вместо Мани похоронили Моню. Ничего себе свободная пресса в нашей коммьюнити!

Для нашей газеты это было начало конца. Нам боялись давать не только некрологи, но и юбилейные поздравления, которые были, в основном, большими и со стихами (очевидно Псевдобайрона или его коллег по дому Советской армии, как например):

Переспорить автора этих стихов, доказывая ему, что «навсегда» исключает «долгие года», было невозможно. Но тем не менее эти панегирики были хорошим подспорьем нашего хиреющего издания.

Через месяц Майкл сообщил нам, что «в связи с матегиальными тгудностями мы будем сокгащаться до одного газа в две недели», а еще через месяц газета закрылась. Я вернулся к старой работе восковщика в ювелирном бизнесе.

Бенчем (bench) назывался верстак за которым работали ювелиры и восковщики. Работа восковщиков заключалась в вырезывании из специального воска моделей ювелирных изделий. Она была иногда интересной, но, в общем, весьма однообразной. Особенно малопривлекательной и напряженной она была перед Рождеством, когда заказывалась масса namerings, namependants и nameearrings (именных колец, кулонов и серег). Заказчики не отличались большим разнообразием воображения, и все как один стремились либо увековечить собственное имя в золоте, либо преподнести подарок, увековечивающий имя их близких в драгоценных материалах. Это было в какой-то мере удобно. – Забыл имя непритязательной случайной приятельницы, заглянул ей в ухо, и нет проблем. Я сидел по много часов в органайзере с мощными линзами, поскольку работа была хоть и скульптурной, но уж очень мелкой, поистине ювелирной. Моими постоянными инструментами были ювелирный нож, бормашина с набором сверл, паяльник и ригель, нехитрый инструмент, определяющий размер колец. Особенно кропотливым было выполнение малых namerings. Для того чтобы изготовление такого колечка было выгодным по расходу золота, вес модели должен был быть не больше 0,1 грамма, т. е. оно было тонюсеньким-тонюсеньким. И в то же время оно должно было иметь приличный вид.

В тот же вечер я созвонился с Борисом и на следующий день отправился в его мастерскую резать и паять воск. Она располагалась, как и подавляющее большинство ювелирных мастерских и магазинов в Downtown (в центре города), на улице Sansom, между Седьмой и Восьмой стреет. Эта золотая улица всегда имела жизнерадостный вид – яркие витрины магазинов сияли камнями, ювелирными изделиями и всякими удивительными часами. Браслеты и ожерелья висели на белых и черных пенопластовых и гипсовых манекенах. Посетителей в будние дни было немного, по улице шныряли приказчики из магазинов. Полиция проявляла к этому кварталу особое внимание – там всегда дежурило два полисмена, прогуливающихся вдоль Sаnsom, подозрительно рассматривающих праздношатающихся. Периодически они гоняли водителей, желающих пристроиться в неположенном месте.

Я доехал до терминала на улице Франкфурт, бросил машину в переулке и пошел к метро. Я не любил ездить в центр на машине по 95-й дороге. Продолжительность поездки была такой же, как и на метро, но сидя за рулем не почитаешь и не попишешь, не посмотришь по сторонам, а в метро – пожалуйста (эта линия – наземная). Кроме того, в центре было плохо с парковкой и жалко было пятнадцати долларов. Напротив входа в терминал стояла длиннющая очередь, яркая, многоликая, болтливая и очень разнообразная. Она тянулась целый квартал по Франкфурт и заворачивала в переулок. В очереди слышны были клокочущие скороговорки испаноязычных, громкая речь афроамериканцев, птичьи рулады азиатов. Русских евреев, ведущих себя более скромно, можно было сразу определить по советским кепкам и пиджакам вместо принятых здесь курток. Это была очередь за пособием по вэлферу, тогда еще не было велферных дебет-карт.