Александр Штейнберг - В преддверии глобальной катастрофы

Мазать хату – это, оказывается, был традиционный ритуал. Плотники готовили каркас стен, обшивали шалевкой и ставили крышу. Накануне умельцы замешивали в корытах глину с соломой. Рано утром в пять часов собиралось все работоспособное население, перемешивали раствор, давали еще какие-то добавки и делали («мазали») стены, то-есть возводили набивные стены дома. Часам к четырем все было готово. К этому времени хозяева выставили из погреба два ведра самогона на импровизированный стол и приготовили нехитрую закуску (домашние соления, овощи, рыбу, домашнюю колбасу…). Пиршество продолжалось полночи. Я вернулся к себе на сеновал к четырем часам. Благо родители спали внизу в комнате, так что оправдываться мне не пришлось.

Через несколько дней я покидал гостеприимное село. Галя взяла мой телефон, а своего адреса и телефона не дала.

– У меня в Польтаве жених, так что ты меня не разыскивай, а твой телефон на всякий сльучай у меня есть.

В чем заключается этот всякий случай я не понял. Я взял с собой в Полтаву три планшета для этюдов, но написал только один, и то не оконченный, на берегу озера.

В Киеве нужно было нагонять пропущенное время и писать этюды. К сожалению, никого из моих ребят в городе не было. Ходить на этюды всегда приятнее в компании. Обычно ходили мы втроем с Юрой Паскевичем и Толиком (Батей). Ходили мы осенью и даже зимой. Толик был афишей нашей компании – пышная борода и яркое пончо. С собой брали чекушку «Московской» за 14 рублей 90 копеек для того, чтобы добавлять в воду, если она замерзнет. Но так как до этого никогда не доходило, то эту чекушку мы после завершения этюда выпивали.

Мы тогда для каждого этюда наклеивали лист бумаги на деревянный подрамник, предварительно намочив бумагу и намазав края мучным или крахмальным клеем. Когда она высыхала, то натягивалась как струна. На ненаклеенной бумаге рисовать было невозможно – она коробилась. Ученик отца – архитектор Лебединский, приехавший из Германии, рассказывал, что там выпускают такую бумагу, которая не коробится, и ее можно не наклеивать на подрамник. Мы в это не очень верили. В Москве в архитектурном институте столяра освоили изготовление респираторов (по-моему это название они взяли для солидности – респираторы предназначались для других целей). Это были такие двойные рамки, между которыми зажималась мокрая бумага, и высыхая, натягивалась. Я попросил одного приятеля, ехавшего в Москву, купить мне такую штуку. Респиратор мне не понравился: во-первых, на него расходовалось много бумаги, во-вторых, они изготовлялись малого формата.

Я показал этот респиратор отцу, он взял его и сказал, что покажет Тышко – может быть тот освоит изготовление этих респираторов размером 40х60. Тышко – макетчик Академии отличался тем, что у него были золотые руки и весьма упрямый характер. Его золотые руки использовали все архитекторы, которым он делал великолепные рейсшины и угольники из груши и других крепких пород дерева. Упрямый характер привел к совершенно непредсказуемым результатам. Однажды Академия устроила воскресную экскурсию в зоопарк. Все сотрудники толпились у клеток обезьян, пернатых и прочей приятной живности и подкармливали их разными сладостями. Он же пошел к гиенам и шакалам. Когда он протянул шакалу кусок бутерброда, тот отхватил ему полпальца. В больнице, когда ему сделали местный наркоз и хирург сказал, что следует забрать косточку из второй фаланги, он категорически отказал. Пришлось натягивать мясо и зашивать.

После этого у него начались боли в этом пальце. А так как он признавал лишь один метод лечения болей с применением горячительных напитков, то он постоянно испытывал недостаток в материальных средствах. Поэтому он и взялся за изготовления лекал из черного пластика, рейсшин и угольников из дерева (прозрачного плексиглаза тогда еще не было). Отец считал, что респираторы он сможет изготовить тоже.

А пока я изобрел простой метод подготовки к этюдам. Я брал рижский резиновый клей и наклеивал по контуру лист бумаги на подрамник, не увлажняя его. Во время работы с акварелью, бумага немного коробилась, но после высыхания натягивалась. Я спешил поделиться новой находкой с приятелями, но в Киеве в это время никого из них не было.

О наших походах на этюды на Днепр, на Труханов остров, в Лавру, в Софию я с удовольствием и грустью вспоминал в эмиграции. Кое-какие этюды мне удалось привезти с собой. Когда я отсылал в Штаты папки с ватманом, я вкладывал среди листов бумаги пару этюдов. Приемщице было лень просматривать все листы, и этюды уходили с посылками. В Америке я с утра до шести работал, дабы снискать хлеб насущный. В семь приезжал домой, обедал, и усаживался за свой рабочий стол. С восьми вечера до часу ночи – это было мое время. Я писал на бумаге и на холсте с большим удовольствием. В это время я не зависел от капризов хозяев и заказчиков – я делал то, что мне хотелось.