Диляра Тасбулатова - У кого в России больше?

– Но я же себя принародно не оглаживаю…

– Значит, ее артроз более востребованный.

Мама мне однажды говорит (защищая тех, кто в соцсетях ставит не свое фото, а кинозвезд, к примеру, и пишет, что работает в Газпроме, а сам типа разнорабочий).

– А че ты над всеми потешаешься? Над этими, как ты их называешь, «оборотнями», например? Ты бы тоже могла взять и поставить на аватару Мерилин Монро, высказывания Леонардо (он ведь о чем-нить высказывался?) или типа Шопенгауэра и написать, что ты депутат.

– Почему депутат?

– Ну, Мария Кожевникова ведь так делает: у нее там всякие фото из «Плейбоя», где она почти голая, а над этими голыми фото – высказывания Гёте, к примеру. А у тебя какие-то фото с артрозом и высказывания не Гёте, а твои. Сама посуди, где ты, а где Гёте, где «Плейбой», а где твой артроз.

Купила я как-то платье от Ральфа Лорена. Мама удивилась, что Лорен шьет на таких, как я.

А потом мне кто-то сообщил, что Ральф Лорен на самом деле – Лифшиц.

– Я так и знала! – воскликнула мама. Роза Израилевна Лифшиц, завкафедры нашего института, где я училась, наверно, его сестра! Ужасно толстая была! И всегда одета при этом с иголочки!

Зашла новая консьержка, Людмила Ивановна (Рая отпросилась на два дня).

А мы как раз говорили об Америке.

– Давай поедем в Нью-Йорк? – предложила я маме.

– Так ведь это даже не столица! – воскликнула Ивановна.

– Ну да, глухая провинция, – парировала мама.

– Типа Чердаяка, – сказала я. Гнилая Нога в переводе.

– С какого языка?

– С английского, – не моргнув глазом, сказала мама.

– А что такое в переводе Нью-Йорк? – наивно осведомилась Ивановна.

– Здоровая Нога, – мгновенно отреагировала мама.

– Они что, города-побратимы? – спросила Ивановна.

– Типа того, – сказала мама.

– Надо было назвать наоборот, – задумчиво произнесла Ивановна.

– Нью-Йорк – Чердаяком?

– Ну да. А Чердаяк – Нью-Йорком.

– Так щас вопрос как раз решается, – не моргнув глазом, сказала мама. – О переименовании. Нью-Йорк назовут Чердаяком, а Чердаяк – Нью-Йорком.

После ухода Ивановны мама сказала задумчиво:

– Все-таки в Нью-Йорке мне страшно будет: слишком он огромный и все такое.

– Ну да, не Чердаяк все-таки. И культурная жизнь там разнообразнее все-таки.

– В Чердаяке тоже была культурная жизнь: кинотеатр типа сарай и по субботам танцы в местном клубе.

– Понятно, ты там была самая красивая девушка. И на танцах все мазурки были разобраны заранее. Когда я сказала одному своему приятелю, что мама у меня была первая красавица в городе, он, у которого мама была первой красавицей Москвы, спросил: «А город был большой?»

– Я была первой красавицей не Чердаяка, а Кентау.

– Но не Нью-Йорка же!

– Какая разница! Они же побратимы!

– Нью-Йорк побратим с Чердаяком, а не с Кентау.

– Ах да, я забыла, извини. Зато ты была первой красавицей в нашем подъезде.

– Ну да, это старая уже байка, мама, баян. В подъезде, где средний возраст проживающих был 80. Твоя взяла. Сдаюсь.

На вечеринке в честь закрытия Минского кинофестиваля меня познакомили с молодым поляком – оператором, который получил главный приз.

На церемонию закрытия я опоздала и была уверена, что это он снял фильм об инвалиде (гениальный и тоже польский фильм о мальчике-инвалиде).

Ну и бросилась его обнимать. Худенький поляк пошатнулся в моих крепких объятиях большой тетки.

– Гений! – заорала я.

Поляк смутился.

– Как вы смогли преодолеть мелодраматизм, показав трагедию болезни! (и все это на своем неважнецком английском). В общем, на моем английском так получалось, что поляк – сам инвалид.

Поляк смутился еще больше и говорит:

– Я, в общем-то, не инвалид… Так, иногда плечо побаливает. Если с ручной камеры снимать…

А я боюсь, когда со мной на быстром английском, и потому кричу что-то свое:

– Гений! Молодец! И инвалид – молодец! И актер, который играет инвалида, – тоже молодец! И вы – молодец, хоть и инвалид (у меня так получилось, совсем со временами запуталась).