Елена Минкина-Тайчер: Там, где течет молоко и мед (сборник)

– Пап, – сказала я как можно веселее, – а давай у меня будет другая фамилия. Например, Попова. Или, еще лучше, Петрова.

Да, была такая книжка. Очень спокойная славная книжка – «Школьные годы Марины Петровой». Про хорошую девочку Марину Петрову, как она любит музыку и учится в музыкальной школе. Я тоже любила музыку и училась в музыкальной школе, уже третий год училась, и уже почти до конца разобрала «Март» из «Детского альбома» Чайковского, но у меня никогда не было такого понятного нормального имени. Зачем заставлять человека все время быть рыжим?

И тут случилось ужасное! Мой всегда добрый и веселый папа вдруг остановился посреди улицы, схватил меня за воротник и стал трясти и при этом ругаться ужасными неприличными слова, как соседские мальчишки у помойки:

– Почему Петрова? Кто тебе это сказал?! Тебе в школе сказали?! – он все еще сердился, но все-таки отпустил воротник и даже погладил мою заплаканную щеку. – Запомни навсегда, ты должна гордиться своей фамилией. Потому что мы родом из прекрасной уважаемой семьи и твои родственники – инженеры, врачи, музыканты – все они носили фамилию Блюм. А еще говорила, что хочешь стать музыкантом! Посмотри, какие красивые звучные фамилии у композиторов – Брамс, Лист, Гайдн, Штраус, Мендельсон. А твой любимый Бах, ты что, забыла?!

И правда, у самого Баха еще более смешная фамилия (мне немножко полегчало), как я раньше не подумала!

Это было давно, и я уже давно понимаю, что папа все придумал про композиторов, как и про Софи Лорен. Будто не существовали на свете Прокофьев или Рахманинов! Но Баха я люблю до сих пор, и до сих пор пою его прелюдии и отрывки из Бранденбургских концертов. Когда никто не слышит, конечно.

Но есть одна пластинка для голоса, хора и оркестра, которую я не пою никогда. «Страсти по Матфею». Я даже не ставлю ее в обычные дни, а только если происходит что-то необыкновенное. Необыкновенно радостное или слишком невыносимо печальное. Игла с тихим треском опускается на черный круг, таинственные прекрасные голоса шепотом запевают первую фразу, и сразу что-то распахивается в моей груди, звенит и распахивается, как окно в холодный осенний сад. И пусть я не понимаю немецких слов, не знаю, о чем поют Господу далекие незнакомые люди, я только слушаю и молю про себя – дальше, дальше, дальше… и вдруг на совсем недоступной, совсем низкой ноте вступает глубокий, как сон, невозможный женский голос: «О, майн Гот…»!

И я тут же забываю про все свои глупые огорчения! Можно ли плакать из-за нескладного имени или глупых веснушек, когда есть хор, и оркестр, и женщина поет мучительно и прекрасно: «О, мой Бог…»

Ну вот, а теперь я еду в Вильнюс. Еду к папиному другу детства.

Однажды кто-то из папиных приятелей рассказал анекдот: если каждому народу положено умереть, то американцы умрут от адвокатов, французы от женщин, русские от водки, а евреи от родственников. Я, честно говоря, не совсем понимаю, при чем здесь американские адвокаты, в этом нелепом анекдоте, но если ему хоть немножко верить, мои родители будут жить вечно. Потому что родственников у них нет. Совсем ни одного родственника на всем белом свете. Если не считать меня, конечно (чуть не забыла!). Зато у них есть старый друг, папин друг детства – дядя Славик, и вот именно к дяде Славику я скоро поеду далеко-далеко, в настоящее путешествие на междугороднем поезде, в город со сказочным названием Вильнюс. Целую длинную ночь на поезде, где так сладко спать, и качаться во сне. И все вокруг будет качаться – вагон, занавеска, полотенце над головой, темные тяжелые подстаканники на столике. И может быть, с этого путешествия начнется какая-то другая, новая и замечательная жизнь.

У дяди Славика есть жена, удивительная жена, литовка тетя Майя. Когда-то давно я всерьез думала, что тетя Майя – Снежная королева. Да, настоящая Снежная королева, только не злая, а добрая. Бывают же добрые феи или волшебницы! Потому что она была вся белая, застывшая и сказочно красивая, а дядя Славик, наоборот, весь черный и лохматый. Много лет назад, еще до войны, у тети Майи и дяди Славика были два маленьких сына, такие же черные и смешные лохматики, и молодая тетя Майя любила шутить, что Слава сам родил своих мальчишек, она тут совершенно ни при чем. В мае 41-го года дядя Славик отвез тетю Майю и сыновей к бабушке, в их с папой родное местечко под Могилевом, а в феврале 42-го мальчиков вместе со всеми жителями местечка расстреляли фашисты. Тетю Майю не стали расстреливать, она ведь была литовкой, и ночью она нашла своих детей в полузасыпанном овраге. Еще тетя Майя нашла одну живую женщину по имени Белла, совсем маленькую женщину, похожую на школьницу с косичкой. Тетя Майя ее сразу узнала, потому что Белла жила на соседней улице и целыми днями катала в колясочке веселую толстенькую дочку-пампушку. И вот теперь эту дочку застрелили у Беллы на руках, поэтому сама она не погибла, а только потеряла сознание. Тетя Майя вытащила Беллу из-под убитых людей, и они пошли в соседнюю белорусскую деревню, но жители боялись открывать двери, и только под утро одна совсем старенькая старушка разрешила им спрятаться в погребе до прихода партизан. Стоял февраль, и руки Беллы совершенно отмерзли, пока они ходили. А может быть, они отмерзли еще раньше, в овраге, в любом случае все пальцы почернели, и партизанскому доктору пришлось их отрезать.