– Твои планы не пострадают, и себя ты не предашь, – медленно произнесла Востокова. Ее тяжелый взгляд проникал прямо в Нинину душу. Робкий внутренний голос умолк, на мгновение Нине стало страшно.
– Больших усилий потребует только начало. Чтобы разобраться во всем как следует, ты потратишь год или полтора. Можешь сразу заложить это время – на полтора года ты перестанешь себе принадлежать. Но затем у тебя появятся деньги, очень большие деньги. Появится время, и тогда ты спокойно напишешь свою книгу.
– Книгу? – не поняла Нина.
– Ну да, ту самую книгу о Сальвадоре Дали. О настоящем Сальвадоре Дали, а не о том посмешище, которое сделала из него его же собственная слава.
«Откуда она знает про книгу? – лихорадочно соображает Нина. – Разве я ей что-то говорила?»
– Я дам тебе координаты нужных людей в Испании. Ты свяжешься с ними, и они помогут.
– Но ведь книгу еще нужно издать, – сомневается Нина. Она совершенно запуталась и ухватилась за книгу как за единственную спасительную нить в разговоре. – А издать в наше время очень трудно… Почти невозможно.
– Это ни в коем случае не должно тебя заботить. Ты издашь книгу за свой счет в том издательстве, которое я тебе укажу – сейчас в России это наиболее перспективное и серьезное издательство, – а потом раскрутишь так, что она будет продаваться на каждом углу. Ее будут покупать, как бестселлер. Как «Код да Винчи». К тому времени у тебя уже накопится достаточно средств, а нужные люди помогут – в ответ, разумеется, на твою помощь в их делах. Старик Дали обретет новую жизнь: много миллионов читателей увидят его другими глазами и полюбят заново.
– Ну а в будущем, – продолжала Востокова, – освоившись в новой роли окончательно, ты напишешь еще одну книгу – про усыновления. Если, конечно, захочешь…
– Про усыновления? – Нина горько усмехнулась. – Интересно. У меня и название уже есть: «Рыбы молчат по-испански». Слоган института Сервантеса. Но боюсь, что если я опишу все, что видела и знаю, их тут же закроют.
– Закроют независимые усыновления, это уже решено. Ксения твоя доживает последние деньки. Зато по всей России откроются агентства – мы в них сейчас очень и очень заинтересованы и делаем все возможное, чтобы им помочь. Их гораздо проще контролировать. С независимыми усыновлениями одна морока, ты и сама это знаешь не хуже меня. От них все устали, их время прошло.
Раздался звонок. Ева Георгиевна берет со столика элегантный «Vertu», украшенный бриллиантами, и нажимает кнопку.
– Да, Вася. Что, уже подъезжают? Ничего страшного, задержи их немного.
С улицы слышно, как возле кафе тормозит автомобиль. Ева Георгиевна подняла голову.
– Ну вот и все, – она смотрит на Нину. – Знай: торопить тебя я не собираюсь. Ты должна все обдумать и принять решение. Это должно быть твое собственное решение. Когда ты уже все будешь знать, позвони мне. Только особенно не затягивай, сама понимаешь…
Нина кивнула. Ей хотелось еще немного погреться в лучах этой изумительной женщины, посидеть рядом с ней в крошечном уютном кафе, где посетителей кроме них не было – за исключением Павла, ожидающего Нину у двери.
– До свидания, – тихо сказала она, вставая.
– Пока, милая Нина, – Ева Георгиевна подняла руку и махнула на прощанье. – До скорого свидания.
* * *
Нина вышла на улицу. Уже стемнело, и воздух вокруг наполнился густо-медным сиянием, как прозрачная чаша, в которую налили красноватый крепкий чай, – сиянием пронзительным и немного трагичным. Был субботний вечер, и где-то вдали звонили колокола невидимой за крышами домов церкви. С мостовой, издавая крыльями нежный свистящий звук, поднялась в воздух стая голубей.
Нина ощущала пустоту – легкую, блаженную. Похожее чувство испытывает человек, которому мгновение назад чудом удалось избежать смертельной опасности. Дьявольский круг разомкнулся, тени отступили прочь – туда, где им надлежало быть по законам устройства вселенной, в самые дальние пределы: там, а не рядом с Ниной, существует их мир, населенный слепыми чудищами, шорохами и тревожными снами.
Нина получила ответы на свои вопросы, и мир исполнился спокойствия и гармонии.
Ей казалось, что она обрела нечто огромное, бесценное – такое, за что она обязана благодарить дарителя всю жизнь. И в то же время что-то очень важное и родное она утратила, и сознание утраты было нестерпимым. Как когда-то в детстве, в конце учебного года, когда после контрольных, уроков, простуд, затянутых инеем зимних окошек перед ней внезапно открывались бескрайние, свободные, обещавшие столько всего радостного летние каникулы, но, готовясь их принять, она не находила в себе ничего, кроме усталости и тоски.
Читать дальше