Борис Шапиро-Тулин - История одной большой любви, или Бобруйск forever (сборник)

Словом, практически весь Бобруйск был задействован в подготовке торжественного приема.

И наконец этот день наступал. Не было тогда, увы, красной дорожки, которую можно было бы расстелить от дверей вокзала до ступенек вагона, указанного в телеграмме. Не было и оркестра, который играл бы торжественное «Семь сорок». В смете железнодорожной станции «Бобруйск» статья расходов ни на красную дорожку, ни на оркестр не предусматривалась. Да это было и не важно. Какая дорожка, если толпа встречающих готова была на руках вынести тетю Софу из вагона, доставить ее в здание вокзала и устроить небольшой митинг в той его части, где около развесистого фикуса стояла гипсовая скамейка, на которой гипсовый Ленин, закинув ногу на ногу, внимательно слушал то, что внушал, наклонившись к нему, гипсовый Сталин. Бобруйчане очень любили эту скульптурную группу. Им казалось, что товарищ Сталин выговаривает вождю мирового пролетариата за то, что он так и не удосужился посетить их замечательный город, начальство которого ради такого случая с радостью изолировало бы всех гражданок по фамилии Каплан, среди которых шесть человек носили подозрительное имя Фанни.

В отличие от вождя мирового пролетариата, тетя Софа ни на какие дополнительные меры, обеспечивающие ее пребывание в городе, не претендовала. Ей не нужна была ни красная дорожка, ни оркестр, ни даже толпа встречающих, которая пыталась бы с тетей Софой на вытянутых руках протиснуться в довольно узкую дверь вокзала. Существовало только одно условие – во время дружественного визита родственники и знакомые должны были организовать транспорт, на котором тетя Софа перемещалась бы по своим многочисленным маршрутам. Родственники и знакомые в таком незначительном капризе отказать, естественно, не могли, и в день ее приезда спецтранспорт для тети Софы торжественно подавался к ступенькам вокзального строения.

Роль спецтранспорта для тети Софы выполняла «Победа» модного тогда цвета детской непосредственности, чисто вымытая и натертая специальным воском до слепящего блеска. Машина принадлежала продавцу пива в буфете кинотеатра «Пролетарий», известному в городе по прозвищу Гриша Врубель. Так его звали не из-за любви к живописи и даже не из-за возможного (а почему бы и нет?) родства с известным художником. Хотя есть подозрение, что Гриша вообще не знал о таком мастере изобразительного искусства. Просто на любую просьбу, даже самую невинную, он обычно отвечал: «Это обойдется тебе в рубель».

Итак, Гриша Врубель важно прохаживался около машины в чистой рубашке и почему-то в большой кавказской кепке, которую носил обычно на главные государственные праздники. Всем своим видом он показывал, что любой вопрос, обращенный к нему, обойдется сегодня рубля в три, не меньше. А встречающие тем временем постепенно накапливались на перроне, пытаясь угадать, в каком именно месте остановится заветный вагон.

Когда паровоз показывался на мосту через реку Березину, давал гудок и начинал замедлять ход, в перестуке его колес всем встречающим четко слышалась одна и та же фраза: «К нам е‑дет те-тя Со-фа, к нам е‑дет те-тя Со-фа». Жаль, никому не приходило в голову повторять это вслух. Представляю, какой мощный хор возник бы на привокзальной платформе, поглотив собой шумы и скрежеты развешанных на столбах репродукторов. И было бы им поделом – они так буднично и уныло объявляли о прибытии и времени стоянки поезда, будто и слыхом не слыхивали, какая долгожданная гостья через несколько мгновений должна ступить на землю застывшего в ожидании ее Бобруйска.

Я сказал – «застывшего», – и это не было преувеличением. Кто-то в небесной канцелярии, курирующий город Бобруйск, внимательно следил за тем, как поезд останавливался, проводницы протирали поручни, два попутчика выносили чемоданы тети Софы и помогали ей спуститься на выщербленный асфальт перрона. И в тот самый момент, когда толпа встречающих готова была броситься к ней с распростертыми объятиями, небесный куратор внезапно нажимал кнопку «пауза», и все сразу останавливались, застыв в самых разнообразных позах. А главное, застывала, раскинув руки навстречу друзьям и родственникам, сама тетя Софа. Застывала, чтобы все успели разглядеть ее новое крепдешиновое платье с короткими рукавами, похожими на крылышки, ее покрытое тонким слоем пудры лицо, на котором выделялись губы, подведенные помадой такого же ярко-красного оттенка, как цветы на платье, ее идеальную прическу, на которой неведомо каким образом держалась кокетливо сдвинутая набок небольшая шляпка, ее крупные янтарные бусы, ее длинные перчатки из гипюра, облегавшие руки вплоть до локтевого сгиба, ее такие же красные, как губы, остроносые туфли-лодочки.