Ника Януш - В летаргию и обратно

В конце концов, может быть, я претендую на что-то невозможное – жить так, как хочется. От своих мечтаний, призваний и талантов отказывается практически девяносто процентов жителей Земли: становятся не актерами, а юристами, не космонавтами, а бухгалтерами, не геологами или океанологами, а менеджерами по продажами всякой дряни. И ничего, живут же как-то. Пересматривают свои цели – стать, скажем, не изобретателем, а генеральным директором компании в какой-то крупной ФПГ или (еще лучше) директором представительства транснациональной компании. Они корректируют свои цели, чтобы в голове не было разочарования, а потом и хаоса, по-умному называемого «кризисом». Они отказываются от мечты жить так, как хотят, потому что это не в тренде. Потому что непросто. Потому что путь неизвестен, как неизвестно и то, каких жертв он потребует, в первую очередь в виде необходимости прозябать на скудные финансы в течение неопределенного времени. И потому что страшно. Очень страшно.

А вот желание стать топом высшего звена, напротив – в тренде. И есть масса примеров успешных реализованных кейсов от тех, кто уже взобрался на вершину и сейчас ходит в дорогом костюме, ездит в дорогом авто и живет в шестистах «квадратах» загородом. Ступени наверх ясны и понятны, а стремление наверх одобряемо всеми (бесит меня это странное слово «все»! Кто они? И кто сказал, что они правы?).

«Идее жить так, как самому хочется, не откладывая свою жизнь, свои желания в долгий ящик, необходима масштабная пиар-кампания», – однажды сказал Антон и посмотрел на меня многозначительным взглядом. – Не находишь?»

Наверное.

Но мне тоже страшно. И круто менять свою жизнь – боязно. Я все же пока отложу этот проект «моя жизнь» и продолжу делать то, что у меня неплохо получается и приносит деньги – откладывать все на потом и выдумывать разные нелепые промокампании. Ну и что, что лично мне они совершенно неинтересны. Так живет девяносто процентов людей, и от этого еще никто не умер.

Телефон Антона не отвечал. В первый раз на пятнадцатом гудке я сама отключила трубку, а сейчас металлический женский голос попросил меня перезвонить позднее. Абоненту сейчас не до меня.

После Антона я набрала Киру. Подруга тоже не стала со мной говорить – сбросила звонок. Похоже, все заняты, ведь сегодня четверг, рабочий день. Хоть это разгар лета, четырнадцатое июня, но все работают. Все, кроме меня.

Чтобы не чувствовать себя неуютно от осознания собственного безделья, я стала вертеть головой по сторонам, чтобы переключить внимание на происходящее вокруг. Могу утешиться тем, что у меня есть Одесса и целый день свободного времени.

Одесский вечер. Я сижу в ресторане и в ожидании стейка потягиваю вино. Внизу жужжит Горсад, чуть дальше стоит легендарный двенадцатый стул и сидит бронзовый Утесов, который позирует объективам многочисленных туристов, еще дальше слышится музыка – это поет фонтан. Вверху отдыхают небо и Млечный путь – от ярких фонарей на городской площади они кажутся молочно-розовыми. С моря подул прохладный ветер, и я поежилась.

– Предложить вам плед или вам будет удобнее обнять гостя за соседним столиком? – спрашивает официант, который невесть откуда вдруг вырос возле меня. И как он только умудрился заметить?

Вот и еще одно замечательное качество Одессы – она очень наблюдательна и разговорчива. Здесь всё про всех знают и со всеми разговаривают, даже с незнакомцами, так, как будто сто лет знакомы. Здесь невозможно ощущать себя одиноким или покинутым. Одесса идеально излечивает людей, страдающих социофобиями, – замкнутость и необщительность в этом городе испаряются на – дцатой минуте.

Я улыбаюсь официанту и отрицательно качаю головой.

– Ладно. Если что, я рядом. Ваш стейк скоро будет готов.

– Спасибо.

Как ни стараюсь, мои мысли все время возвращаются к Антону и той жизни, которую мы хотим прожить. Которую я хочу прожить. Почему я об этом все время думаю? И почему все, что думаю, очень хочется записать? Настолько сильно, что я уже шарю рукой в своей бездонной сумке с вечным бардаком внутри в поисках ручки и блокнота. И мои мысли, как это иногда бывает, сейчас выстраиваются стройными рядами – только успевай записывать.

Вообще-то, Антон не первый, кто говорит мне, что я хорошо пишу. Еще в школьных тетрадях возле очередного сочинения преподаватели, бывало, рядом с отметкой писали мне «Молодец» или «Умница». А однажды учительница украинского языка на полях сообщила: «Мені сподобалося!». Когда мне было десять, я послала одно из своих сочинений в детскую, еще советскую, газету «Пионерская правда» на какой-то конкурс. И хотя в ответ получила письмо, дескать, ваш рассказ не прошел во второй тур, пробуйте еще и желаем удачи, я радовалась, что редакция мне ответила, – наверное, посчитала достойной ответа, сочла тогда я. Впоследствии я продолжала писать рассказы в свой блокнот и в четырнадцать даже решилась прочесть одно из своих сочинений маме. Но то ли мой опус вышел на троечку, то ли мама была занята и не в настроении (она тогда, помню, гладила огромную кучу белья), но она сказала довольно странным голосом: «Ты так странно пишешь, как будто тебе не четырнадцать, а восемьдесят четыре». После этих слов я вдруг страшно застеснялась своей писанины. А потом решила больше не умничать и писать так, чтобы всем было понятно, что мне все-таки четырнадцать. Но очень скоро просто перестала писать. А потом все это и вовсе куда-то пропало – ушло, исчезло, растворилось. Я уже не могла выражаться так, как сама того хотела, да и перестала понимать, хочу ли я в самом деле что-то сказать. Как выразился Антон, я «писуально онемела».