Андрей Глебов - Золотые пешки

– Туда, туда, – закивал головой казах.

– Журнальчиков интересных захотелось?

– Не-а, зачем? Мне картинки не нужно… Хотел кроссовки найти… Там… адидасы какие-нибудь или пума в натуре, всякие там джинсы-минсы, рубашки батные… Вот…

– Батники, – машинально поправил Острогор.

– Ага, ага! Я целых три больших пакета набрал, да! Классные вещи! Фирма! А замполит, шайтан, узнал, подследил и поймал.

– И всё экспроприировал.

– Чё?

– Отобрал?

– Отобрал! Всё отобрал! Прикинь? И ещё на арест посадил, собака! В губу отдал.

– Путёвкой отметил, – засмеялся Острогор. – В санаторий!

Земляки вывалили гнилую картошку на заднем дворе столовой и пошли обратно.

– А знаешь, как жалко! – зацокал языком танкист. – Очень! Очень жалко! Да? – он ждал сочувствия.

– Прибарахлишься ещё. Успеешь!

– Не-а. Как уже успею? Скоро домой.

«Тоже дедушка», – отметил про себя Острогор и подбодрил напарника. – Время ещё есть. Ты, если намылишься туда, заходи с южной стороны. Там через проволоку пролезть можно. Есть дыры.

Острогор знал, что советовать. Месяц назад лейтенант Дроздов повез его туда вместе с отделением. Солдаты натаскали для взводного ковров и мебели и забили отобранными офицером предметами весь кузов 66-го ГАЗона. Таким макаром Дроздов обставил своё жилище для приезжающей к нему молодой супруги.

Как говорится, так исторически сложилось, что Потсдамская свалка, куда вывозились бытовые отходы из Западного Берлина, была облюбованным местом не только немецких ворон и чаек, но и представителей вооруженных сил Советской Армии.

Здесь можно было найти всё: начиная от носков и заканчивая телевизором и платяным шкафом. Естественно, не всё имело товарный вид, но очень многое смотрелось как новое. А после стирки так вообще блистало девственной первозданностью!

То, что на родине было жутким дефицитом, здесь валялось под ногами в неимоверно бешеном количестве и в небывало фантастическом ассортименте! Да ещё без очереди! И уж тем паче – бесплатно! Бери, сколько сможешь унести!

Небольшие изъяны: микроскопические пятнышки, дырочки, потёртости или разошедшиеся швы легко устранялись. Но берлинцам западного сектора, испорченных флюидами смердящего капитализма, проще было купить новую вещь, чем заниматься её починкой. Вторую жизнь отверженному предмету давали советские мастера на все руки.

Группы парней (кто в форме, кто в камуфляже, кто в тёмно-синем трико) лезли через защитные ограждения свалки за импортным шмотьём и вещами. Как трудолюбивые муравьи они теребили полиэтиленовые пакеты, копошились в горах хлама и сортировали тряпьё. Кроме обуви и одежды особой популярностью пользовались глянцевые журналы с фотографиями высококвалифицированных специалистов половых отношений, вытворявших друг с другом умопомрачительные экзерсисы. В сравнении с ними упражнения трактата Кама Сутры низвергались до способов размножения на уровне клеточного деления.

О-о-о! Чего только не было на страницах этих изданий! Каждая фотография захватывала дух и педалировала инстинкты! Вот это формы! Какие позы! А что творят! Ого-го!!!

Красочные издания западногерманской порноиндустрии наравне с прочими отбросами, подобранными на свалке, увозились в Союз в дембельском чемодане «мечта оккупанта». На его крышке в хороводе наклеек из гэдээровских красоток гордо реял вырезанный из ватмана и разукрашенный гуашью самолёт. «Ил» или «Ту». Кому что больше нравилось.

Выгружая вторые носилки, Острогор поинтересовался:

– Сколько дали?

– Пять суток. А тебе?

– Десять.

Казах сочувственно закачал головой.

– Ой-бой, чё так слишком? Салабонов сильно чморил? Бил много, да?

– С ротным повздорил, – нехотя пояснил Острогор.

– Как поспорил? На кулаках, да?

– Нет, кулаков не было. Что-то вроде танца с саблями.

– Э! С саблями? А где взял, а? Ты кавалерист, что ли, да?

– Ага, драгун.

– Это чё, драку любишь, значит?

– Обожаю! – язвил Острогор. – А ты, думаю, лошадей. – Танкист резво закивал головой.

– А казы, наверное, ещё больше.

– М-м-м, – мечтательно промычал простодушный крепыш. В его памяти тут же вызрела картина степной идиллии с юртой, огромным казаном, дастарханом на кошме, дымящимся бешбармаком и колбасы из конского мяса.

– Хватит слюну глотать! – услышал он голос, беспощадно разорвавший холст с волнительным пейзажем джайляу и пышным тоем. – Пошли!

Сын кочевого народа протяжно вздохнул, разогнал лёгкий туман ностальгии и затянул на манер акына: