Владимир Баданин: Придуманный мир

В тридцатые годы прошлого века в стране повсеместно были организованы колхозы.

Им предшествовали ТОЗы (товарищества по совместной обработке земли), сельхозартели и сельскохозяйственные коммуны.

И вот завершились все эти эксперименты созданием коллективных хозяйств – колхозов, в которые входили обычно десять-двадцать деревень. В колхозах были бригады, объединявшие несколько деревень, расположенных рядом друг с другом.

В Теребаевской бригаде колхоза имени Фрунзе (был такой герой гражданской войны, выходец из Молдавии, который не имел к деревне Теребаево никакого отношения, но их колхоз гордо носил имя командарма Фрунзе) сеяли рожь, пшеницу, овёс, немного гороха.

Пришла директива сверху: сеять лён. Стали сеять лён. Теребаевцы убирали лён руками. Руками теребили его, вязали в снопы. Снопы составляли в суслоны – ставили, прислоняя верхушками, по четыре штуки и сверху, вверх тормашками, ставили пятый сноп. Так, в суслонах, они и стояли в поле, продуваемые всеми ветрами, до той поры, пока не приедут на конных телегах колхозники, не увезут их и не складируют в скирду, напоминавшую издалека огромную копну сена.

По директиве сверху, уездными властями было решено построить в колхозе имени Фрунзе льнозавод. Вскоре в живописной излучине речки Кипшеньги, на её правом берегу, началась стройка.

В ней принимали участие мастеровые мужики из окрестных деревень – Теребаева, Вырыпаева, Буракова, Самылова, Тарасова, Мякишева. Ну и, конечно же, деревни Подол, расположенной всего в четырехстах метрах от стройки в пойме реки Кипшеньги, на самом её берегу – так близко от воды, что в весеннее половодье вода подходила вплотную к домам и нередко подтапливала хранящуюся в подвалах картошку.

В ходе строительства кирпичных стен льнозавода ощутили острую нехватку кирпича, который обычно завозили в период навигации, на баржах, из Великого Устюга. В уездном центре было решено разобрать на кирпичи для льнозавода Те-ребаевскую церковь, стоявшую чуть ниже его по течению реки.

Теребаевская церковь располагалась на противоположном от деревни берегу.

Рядом с ней – погост, последнее пристанище закончивших путь земной жителей окрестных деревень.

Церковь была старинной – сколько в точности ей лет и когда её строили, никто толком не знал. Всё уходило в глубокую старину, в глубь веков. До революции в ней велась служба. Крестили, венчали, отпевали – всё, как положено.

Но после Октябрьской революции и гражданской войны церковь пришла в запустение. Священники были арестованы и куда-то сосланы, кресты с колоколами сняты и увезены в неизвестном направлении. А иконостас с иконами, книги и прочие церковные атрибуты были тогда то ли экспроприированы, то ли разворованы.

Униженная и оскорблённая, поруганная неблагодарными людьми, красавица-церковь с молчаливой грустью возвышалась над округой и, казалось, с сожалением и грустью смотрела на потерявших стыд и разум многих людей…

Желавших разбирать церковь на кирпичи нашлось с избытком. В основном это была молодёжь, одурманенная атеистической пропагандой. "Религия – опиум для народа", этот лозунг тех, кто собою решил подменить и бога, и веру, был принят прежде всего обиженной, не нашедшей себя в жизни частью общества, желавшей выделиться во что бы то ни стало среди других.

Таким был и удалый и бесшабашный парень лет семнадцати по имени Пашка. Воспитывался он у тётки – сестры матери. Мать его рано умерла от тифа, а её муж-пьянчужка отбывал длительный срок в тюрьме, и переписка с ним давно уж не велась.

Сформированная бригада по разборке церкви на кирпичи, вооружённая ломиками, фомками, молотками, кувалдами и зубилами, принялась за работу.

Добротная кладка, сделанная по старинным рецептам, с добавкой в известь и молока, и куриных яиц, связывала кирпичи настолько прочно, что летели искры, металл плющился, кирпичи рассыпались, теряя форму. Терялся и смысл всей работы.

Разбирали церковь сверху, что было очень опасно. Самые отчаянные забрались наверх, где раньше был колокол, отбивали кирпичи в проёмах звонницы.

Особенно хорохорился друг Пашки – одинокий, вечно пьяный молодой мужик Митька, который при этом курил и вовсю ругался матом. Закончилось его старание падением с огромной высоты.

Разбился он насмерть. Работы были приостановлены. Старики, глядя на Пашку и других членов бригады, плевались, крестились, не вступали с ними в разговоры.

Через месяц где-то наверху, в уездном центре, а может быть, и выше, было решено взорвать церковь, а затем уже разобрать на кирпичи, потому что строительство льнозавода замедлилось, а до следующей навигации ждать ещё больше полугода.