Антонина Медведская - Тихие омуты

– Да привезти-то их привезли! А вот почему не отпускают? Спрашивали у этих гадин – не говорят. Только все в склад по очереди ныряют. У, холеры бессовестные! – довольно громко сказала одна из женщин, худющая, щеки ее полыхали нездоровым румянцем, черные глаза лихорадочно блестели.

– Тихо ты, Фрося! – остерегла подругу женщина с желтым бескровным лицом и беспокойно заоглядывалась, будто услышала страшную крамолу.

«Гадины» промариновали нас еще около часа и, наконец-то, открыли дверцу в склад, где было сумрачно, как в предрассветном лесу. Продавщицы начали быстро насыпать совками отруби в наши торбешки и взвешивать их на больших весах. Варваре взвесили около пуда, мне – на пять килограммов меньше. Варвара помогла мне надеть котомку на плечи, я – ей. Мы уже не надеялись ни на какой порожняк с «железки». День клонился к вечеру, и мы поспешили в обратный путь на своих двоих. Перешли мост через Днепр, а затем и деревянный настил через заливные луга, заросшие осокой. Вышли на дорогу. С большим напряжением вытаскивая совсем непослушные, будто свинцом набрякшие ноги из песка, наконец, дотащились до опушки леса.

Теперь идти нам лесом и лесом до самого поселка.

– Давай, душа-девица, пожуем отрубей, а то нет больше никаких сил! – предложила Варвара и свернула с дороги на крохотную полянку.

Мы освободились от своих нош, развязали тесемки на наших торбешках и только теперь, на свету, увидели, что наши отруби – чистейшая шелуха, скорлупки, в них нет ни пылинки муки. Мы жевали и жевали эти жесткие оболочки от пшеничных зерен, они царапали язык, небо, эту шершавую шелуху невозможно было проглотить.

– Господи! За что ты нас так, за какие грехи? Эти гадины проклятущие высеяли отруби до единой мучной пылинки, потому так долго и не отпускали. А мы, голодные, замученные, стояли и ждали, пока эти суки не просеют через решета все отруби. Себе забрали мучицу, а нам за наше добро, от сердца с кровью оторванное, – пустые скорлупки. Что ж теперь делать, с чем домой к голодным деткам идти-и-и?

Варвара свалилась на колени и, не мигая, глядела на далекий горизонт. Губы ее посинели, глаза – будто стеклянные, в них пылал отблеск закатного солнца, и вся она стала похожа на каменную статую с руками, протянутыми в сторону огненного диска, застывшего над кромкой земли. Тяжелый хрип, как у раненой волчицы, вырвался из ее груди, и она отчаянно закричала на пустынной опушке леса:

– Господи-и-и! Да есть ли ты где? Что ж ты смотришь на подлость, творимую человеком над человеком, и не караешь страшным судом зло на земле? За что ж нам жизнь такая? За что? За что? И где ж он, тот Сталин, вождь наш и отец, и как до него достучаться, дотянуться?

Варвара упала на землю, судорожно вцепилась в жесткую траву и долго плакала. Так долго, что я испугалась: а вдруг с ней что-нибудь случится – с ума сойдет или ноги отнимутся, а то и вовсе умрет. Я гладила ее вздрагивающие плечи и шептала, успокаивая; сама не знаю, откуда и как явились нужные слова:

– Тетенька Варенька, не плачьте, не горюйте так. Все переживем, вот увидите – переживем! Придет время, всего у нас будет много – хлеба, молока, сахару, крупы… А эти отруби надо будет высушить в печке покрепче да и истолочь в ступе так, чтоб из них мука получилась, тогда и они пойдут в дело – на похлебки, например. А у нас и ступа есть, мы в ней все сейчас толчем: высушенные коренья, головки клевера, сушеные грибы…

Варька утихла, перестала плакать и долго вытирала головным ситцевым платком заплаканное лицо.

– Эх, вернуться бы в этот распроклятущий «Торгсин» да вцепиться в рожи поганых ворюг, выдрать бы ихние зенки бесстыжие, а то и вовсе перегрызть ихние глотки.

– Посадят в тюрьму за это, тетя Варя. Поднимайтесь, пойдем как-нибудь, скоро темнеть начнет.

Мы шли с отрубями на плечах всю ночь. Когда уже совсем не оставалось сил, падали на песок на обочине дороги под сосной и тут же проваливались в бредовое забытье. Чуть отдохнув, пробуждались, приходили в себя, прислушивались – было тихо, очень тихо, зябко и жутковато от одиночества в ночном лесу на пустынной дороге. Мы с трудом заставляли себя подниматься и идти дальше. Песок, в который погружались наши ноги по самую щиколотку, был злом беспощадным: он отнимал у нас последние силы…

Но все, даже самое тяжкое в жизни человека, когда-нибудь кончается. «А как кому на роду написано – так и будет!» – не раз говорила моя бабушка.

Мне и Варваре было написано на роду добраться живыми до поселка. Пришли мы, когда уже рассвело. Варька Баранова поспешила к себе домой, а я к маме. Мама освободила мои онемевшие плечи от торбы с отрубями, и я, не чуя ног, дотянулась до топчана в сенях и свалилась на него, не в силах больше ни о чем думать, слова вымолвить. Последнее, что запомнилось: мама укрыла меня одеялом.