Геннадий Старостенко - На Черной реке

Круглое в полметра зеркало – вахтовый ширпотреб. Из него на тебя смотрят спокойные карие глаза. Вся седая – приходится краситься. Хорошо, что брови не седые. А могут брови поседеть раньше волос? И седеют ли вообще? Иногда сначала седеет первичный волосяной покров, потом вторичный. Иногда наоборот. Есть много мужчин с седой бородой и не тронутыми сединой волосами. Какие беды и какие извивы судьбы определяют это – и есть ли закономерность?

Некстати вспомнилась строка из какого-то сочинителя-абсурдиста: уши и нос растут у человека до самой смерти, а ногти и волосы даже после нее…

Да, глаза спокойные, все еще красивые. Они и до старости бывают красивые. Даже у старух бывают красивые глаза, правда уже не зовущие. Вот уже несколько лет она ловила себя на том, что дорисовывает себе косметическим карандашом старушечьи черты. Иногда морщинит и скукоживает лицо, поджимает нижнюю губу, тонко выводит сетку морщинок.

Однажды она даже купила набор артистического грима. Пригодился опыт в студенческом драмкружке. Анна просидела весь вечер дома у зеркала и до неузнаваемости выкрасилась в старушку, повязала косынку…

Иных преследует страх состариться, а ей самой хотелось поскорей приблизить старость. И потом долго жить в тихой уютной старости, изредка похварывая – но несильно.

Да, глаза красивые. Ей все еще говорят об этом. А состарится – перестанут. Скорее бы уж. Вдова – это уже наполовину старушка.

Красивые глаза. Миндальные. Какими еще называли ее глаза? В основном красивыми. Иногда удивительными. Томными. Иногда смелыми. Иногда просто большими. Один пациент называл «зрением». «Ну, у вас и зрение, Анна Юрьевна…»

Послышалось тарахтенье дизеля. К вахте подскочил легкий гусеничный вездеход и ткнулся носом. С водительской стороны ловко спрыгнул сам Приходько, а из тента сзади – мальчишка из его бригады.

– Малыш уж отморозил пальчик – Приходько пнул дверь валенком. Двери деревянной одноэтажной вахты придумали открывать вовнутрь – так узок был коридор.

Он вырос на пороге – большой, в лохматой енотовой шапке, в модной – не по морозу курточке вместо обычной «парки». Из-за плеча выглянула лисья мордочка Андрюшки Самохвалова. По имени Анна знала только трех – не больше – рабочих-геофонщиков. Эти парни были из северных деревень – молоды, терпеливы и выносливы. Мелкие недуги переносили стойко, а некоторые боялись заходить к ней, потому что их пугала ее яркая зрелая красота.

Самохвалов так и просил однажды после осмотра записать себя – Андрюшка. Месяц назад жаловался на боль в животе. Спросила его тогда: не холодно ли в сорокаградусный мороз весь день на снегоходе. «Привычные», – Андрюшка моргал рыжими глазками.

– Ему и больно, и смешно, а мать грозит ему в окно. В общем chill factor, – смеялся Приходько, выгребая из-за спины работника.

– Что-что? – невольно переспросила она.

– Да его не переводят. Чел-фактор он и в Африке человеческий фактор. Да вот он – факт на лице. – Приходько сграбастал парня за кадык, поворачивая к ней правую щеку. – А я, говорит, охотник…

– Чево? Охотник я… – сюсюкнул стиснутым ртом Андрюшка.

– Ага, охотник – до девок и до водки. – Не давал ему сказать за себя Приходько.

– Кончайте ерундить, Приходько. Дайте осмотреть пациента. – Построжилась Анна.

Когда нужно, ее черты становились резче, а взгляд повелительным. Идеал деловой женщины, как и вообще женской деловитости, – это женщина-врач. Только в этой профессии женщина может добиться безусловного уважения и обожания, беспрекословного подчинения. Она врачует душой.

Щека у Андрюшки была в волдырях и бело-розовых натеках. Нос был тоже обморожен, но прежде и несильно. Теперь шелушился. Анна усадила пациента поближе к окну – чтобы получше разглядеть.

– Левая щека не так. – Рассматривал себя в настенное круглое зеркало Приходько, словно речь шла о его собственной щеке. – Они у меня по десять часов на ветру и на морозе.

Приходько был блондин с рысьим взглядом, широким носом и темно-русой бородой. Колоритная фигура, непререкаемый авторитет в среде рабочих. Бригадир. Работяги ему льстили – не всякая мелюзга, те не умели, а те, кто постарше. Перед ним заискивали, в глаза и за глаза называли Князем. Он и «понтился» этим своим низовым, рабоче-крестьянским – или скорее блатным – аристократизмом.

Этот человек, не исключено, мог бы многого добиться в жизни, – думала Анна, – если б не закуклился в своем бригадирском звании, в ощущении себя «старшим над младшими», над синими и черными воротничками. Он был главным в этом мире, и ему в нем было комфортно настолько, что добиваться чего-то большего в жизни он не стремился. Анна видела: иногда он и сам улещал инженеров-геофизиков, и даже заискивал перед менеджерами «СевНАОгеофизики» и ДЕЛЬТАНЕФТИ.