Сергей Платон - Инглубагла

– Простите. Просто Саня поехал домой за деньгами, на той неделе должен был вернуться. Скоро приедет, наверное. Завтра уже отдадим, – спокойно соврал Александр.

– Не рассчитаетесь когда, тогда вас выселю послезавтра, будете знать, – рассеянно ответил Гаврилыч, вынимая из кармашка портфеля массажную щетку. – Согласные с таким моим решением судом? А?

Было абсолютно непонятно, шутил он так или серьезно угрожал выселением. Руководитель дворников был увлечен не разговором, а совсем другим процессом.

Продолжая что-то говорить, он не глядел на собеседника, выискивая на стене свою тень. Чтобы попасть затылком в солнечный луч пришлось ему спуститься на две ступени ниже и уже там привстать на цыпочки. Тень его теперь была обрамлена косой проекцией оконных рам на стенке – лучше всякого зеркала. Гаврилыч тщательно причесывал круглую тень – идеальный силуэт своей широколобой головы. Прямо по-кошачьи он прилизывался, почти в прямом смысле этого слова: сочно слюнявил запястье, несколько раз плотно приглаживал непослушные клочья тщедушных волос, торчащие из висков, и методично зачесывал за уши влажные пряди. Вылитый дворовый кот! Его привычку причесываться всегда, везде и при любых обстоятельствах коммуналы знали, и не особенно ей удивлялись.

– Согласны. Мы вам обязательно заплатим, – серьезно пообещал Александр, отвлекшись на секунду на новый взрыв дружного хохота.

– Заплотите, заплотите. В обязательном порядке! – уже откуда-то снизу ответил Гаврилыч, и пропал, словно бы и не было его.

Пора было достать ключи и заходить, но драться и ругаться совсем не хотелось: в Саше безнадежно скис отчаянный дуэлянт и саркастичный скандалист, остался просто оскорбленный человек. Открыв входную дверь, он застопорился на пороге, мельком осмотрев соседей, а потом в упор, долго и спокойно разглядывал вскочившего и замершего Саню.

– Чо это? – нарушила затянутую паузу Тетьшура.

Словно очнувшись, Александр сделал несколько резких шагов в сторону стола, потом развернулся, пошел назад, встряхнулся, будто пес после купания, и с грохотом выволок из шкафа скребок, метлу, лопату.

– Да убирала я сегодня, Саша. Ты чо? – тараторила Шура, глядя, как тот собирает дворницкий инвентарь, закрывает шкаф, и почти бегом скрывается за дверью. – Вот же дурак. Чо это он?

– Так. Понятно всё с вами, – угрюмо усмехнулся Парамошка. – Разосрались, значит, однокашники? Сань, чо случилось-то?

Но Саня плюхнулся на стул, как тряпичная кукла. Смотрел перед собой остекленевшим взглядом и беззвучно рыдал, время от времени стирая ладонью крупные капельки слез с кончика острого носа.

– Так-так, – протянул Парамошка. – Шура, давай-ка догоним этого дурака. С метлой, да во фраке, он далеко не уйдет. А с Санькой Евгения Петровна побудет. Ладно?

– Конечно-конечно, – глухо ответила бабушка.

– Во дураки. Чего творим? Зачем творим? Эх, парни, парни, – причитала Шура, обуваясь, – мирно-то нам не живется? Все воевать хочется?

– Пойдем, – торопил Парамошка, укладывая бутылку в карман.

В продолжительной тишине поначалу были слышны только их громкие голоса с лестничной площадки, потом с улицы, после – лишь плаксивое хлюпанье санькиного носа.

Бабушка и мальчик крайне редко находят поводы к непринужденной беседе о самом важном – разве что в исключительных случаях.

Старый да малый практически никогда не откровенничают без серьезного предлога. Хотя, кому-кому, а им-то сам бог велел поговорить хоть иногда, у них же больше общих тем, чем у большинства ровесников: у мужчин и женщин, у богатых и бедных, у мерзавцев и идеалистов, у рабочих и воров, у мыслителей и дурней. Но нет, этим полагается по жизни скрытничать. Обитателям разных миров остро противопоказано элементарное взаимопонимание.

Это в реальности, а в коммунально-пасторальных грезах они встречаются, и даже слушают, и слышат.

Нескладное безмолвие, зависшее в квартире, не нравилось обоим, но никто из них пока не выдумал, о чем же следует сейчас общаться. Евгения Петровна понимающе ждала, решив, что тема разговора отыщется, как водится, сама собой. Мол, пусть сперва подсохнут слезы у ребенка. Иногда она взглядывала на успокаивающегося мальчишку, но заговаривать не решалась.

Тишину нарушил Саня:

– Действительно, дурак. Только не он, а я.