Елена Поддубская - Такая роковая любовь. Роман. Книга 2

Фигура обвиняемого, казалось, складывалась пополам не столько из-за его высокого роста, сколько из-за наложенного на него обвинения. Мускулистые руки с длинными пальцами и тонкими изящными суставами, такие, как у художника-творителя, при данных обстоятельствах тяжело свисали по бокам. Не находя себе покоя, руки норовили то залезть в карманы штанов, то опереться на деревянную планку судебного барьера, за которым мужчина стоял. Одет подсудимый был скромно: в серую тенниску с коротким рукавом и светло-голубые брюки. На ногах, несмотря на жару, были светло-голубые, в тон к брюкам, носки и туфли тонкой светлой кожи, удивительно чистые, особенно, если учитывать, что этот человек уже более шести месяцев находился под стражей. Подобная опрятность тоже вызвала положительную оторопь в зале. Вплоть до того, что какая-то солидная дама при детальном осмотре личности обвиняемого не замедлила поставить под сомнение лояльность правосудия. Выставляя подсудимого мальчиком для битья, она выразила также несколько нелестных слов и в адрес прессы.

Но, встав на защиту обвиняемого столь поспешно, дама тут же прикусила язычок. Все заметили, как потеплел и утвердился взгляд Николая при появлении в зале суда его предполагаемой соучастницы.

Последней оказалась молодая брюнетка того же возраста, что и обвиняемый, невысокого роста и прекрасно выраженных форм. Лицо Анны Керман было отмечено не красотой, а, скорее, ухоженностью и благородством. А изящество, с каким она несла на себе вовсе незамысловатое летнее платье, подкупало. Войдя в зал, Анна с порога нашла глазами подозреваемого и глубоко выдохнула, будто успокоилась. Целиком растворясь в направленных на неё темных глазах, она села на отведённое место и так и оставалась там, безучастная к происходящему в зале.

– Встать! Суд идет! – объявила привычным голосом секретарь суда, вслед за чем процесс пошел обычным путём. Присяжные, в числе двадцать человек, сидели за отдельной стойкой. Об их участии в открытом процессе ходатайствовала защитная сторона.

Рассматриваемое дело не представляло для больших знатоков юриспруденции никакого профессионального интереса. Вкратце выслушав государственного обвинителя, большая их половина практически предугадывала как течение процесса, так и ту меру наказания, что получит обвиняемый. То, что преступление является делом рук мужа убитой, казалось очевидным. Адвокат потерпевшей стороны Георгий Михайлович Соев созерцал суд размеренным взглядом и был настолько спокоен, что в момент, когда судья стал зачитывать результаты обыска, проведённого на месте преступления, Соев принялся оглядывать своего оппонента – Евгения Петровича Рябова. Взгляд Соева был летучим, ненавязчивым. Вместе с тем, в нём явно проскальзывало снисхождение, что означало только одно – полную уверенность.

В момент, когда по просьбе судьи со скамьи подсудимых поднялся подозреваемый Кравцов, адвокат обвинения ни напрягся, пытаясь по привычке вникнуть в суть его объяснений, ни даже просто обострил внимание. Он словно и не старался искать в оправдательной речи Кравцова какую-либо сомнительную деталь. Для Соева всё дело было представлено как на ладони, и ещё вчера разложено по полочкам. Знал адвокат потерпевшей и о том, какой интерес испытывают к данному процессу районные власти. Главный депутат Замоскворецкого района в последнее время участил свои требования осведомлять избирателей о выдвинутых наказаниях. Не далее как вчера, один из помощников прокурора района, встретивший Соева в здании суда, почти открытым текстом заверил адвоката в том, что этот процесс станет показательным, а для Михаила Михайловича юбилейным по количеству выигрышей. Заручившись столь веской информацией, Соев, по ходу слушания дела, заносил в рабочий блокнот некоторые заявления говорящего скорее по привычке, нежели от усердия.

Он заранее предвкушал весь блеск своей обвинительной речи, изобилующей достаточным количеством вопросов, способных заставить смутиться и не таких, как этот Кравцов.

У самого же обвиняемого, едва лишь судья произнес его фамилию и зачитал вслух выдвигаемое обвинение, к робости взгляда добавились чрезмерная сухость во рту. Это играло не в его пользу. Встав перед судьей и присяжными заседателями, Николай Кравцов почувствовал тошноту. Никакие советы адвоката Рябова быть спокойным не действовали. Поднявшись перед барьером, Николай понял, что его детская слабость тушеваться перед публикой, может стать для него на этот раз губительной. Он понял это и попытался взять себя в руки: опёрся на барьер перед собой и тяжело оглядел незнакомую ему в своем большинстве человеческую массу, ожидавшую объяснений. Кем были эти люди, и откуда взялось у них право на осуждение, Николай не понимал. Это мешало «сосредоточиться на чёткой и доступной констатации фактов», как учил Рябов. Настраиваясь на объяснение, Кравцов несколько раз шумно вдохнул-выдохнул прежде, чем начал рассказ. Повествование заставляло мужчину попутно зрительно переживать случившееся.