Лева Воробейчик - Полуночное сияние звезд

Мать моя не стала даже слушать. Она ласково улыбнулась мне:

– Покажи им, Кристофер. Я посмотрел в последний раз на всех, кто стоял на площадке. Будто бы говоря всем – запомните меня таким, больше таким я никогда не буду. Я проглядел каждое лицо мельком, ты помнишь? Ты помнишь, как ухмылялся кто-то там, на склоне, когда я на него посмотрел, как неодобрительно хмыкнул твой отец, и как что-то пробурчал сосед по левую от тебя сторону, столкнувшись с моим сияющим лицом? Скажи, ты помнишь, как на тебе мой взгляд задержался дольше остальных? Оливия, моя Оливия… Во мне тогда не было места страху. Действительно. Я помню, как стоял там, преисполненный решимости, имея перед собой лишь одну цель – добраться до низу. И я сделал шаг вперед. Сразу же я чуть не упал. Видимо, кто-то сверху не хотел, чтобы я сразу потерял равновесие, поэтому я удержался на ногах. Я внимательно наблюдал за отцом, поэтому я постарался как можно скорее согнуть ноги в коленях и подать свое туловище немного вперед, чтобы ускориться. Я смотрел на приближающуюся фигуру отца, который размахивал руками и что-то кричал мне. Но я не слышал. Я летел по залитому солнцем океану, по просторной глади моей мечты, сформированной пятью минутами ранее. Я летел навстречу первому повороту, одновременно восхищаясь им и боясь его. Но я не упал. Ни тогда, ни потом. Каким-то образом я выстоял на ногах и уже снова мчался к приближающимся макушкам деревьев, которые становились все четче. Я запаниковал, но вспомнил то, чему научился от отца во время его спуска. Я начал поворачивать лыжи поперек спуску. Признаюсь, я не знал тогда, что это может быть опасным. Спуск был крутым, и, регулируя положение подъема стопы, я наконец-то смог остановиться. Еще бы чуть – чуть, и я бы въехал в одну из сосен, начинавшеюся не так уж и далеко. Я обернулся посмотреть на проделанный путь. Площадка находилась довольно высоко и я никак не мог понять, как мог преодолеть такое расстояние за столь короткий срок. Отец был уже почти наверху. Я знал, что он наблюдал за тем, как тормозил я, но убедившись, что все в порядке, продолжил свой путь. По склону катился какой-то человек. Он легко преодолевал поворот за поворотом, где нужно – прибавлял скорости, а где нужно – понижал ее. Я решил не задерживаться внизу и начал свой путь наверх. Солнце слепило мне глаза, снежинки ровным слоем ложились мне на щеки, а в голове приятный гул перемежался с откровенным ощущением радости.

Милая моя, ты помнишь, как влетела в меня, словно пуля, отбросив меня вниз, словно запоздалый снег? Я помню. Я лежал в снегу, пытаясь разлепить глаза и понять, что же такое со мной только что произошло. Очки мои улетели в сторону и на минуты, нет, часы, я был ослеплен. Сначала это был снег, который мне приходилось вычищать из глаз, рукавов, из-за пазухи. Ну а потом, конечно, была ты. И я ослеп уже не на минуты, а на годы, на долгие тринадцать лет.

Ты встала раньше меня, присвистнула, протянула мне руку. И своим нежным грудным голосом ты сказала мне, о милая, :

– Вы не ушиблись?

Я ответил, что нет, и что все в порядке. А потом ты мне улыбнулась. Той своей улыбкой, ради которой я готов пережить все те ужасы, что со мной случились позже. Ради которой готов я был бы предать все то, ради чего стоило жить, ради которой я готов буду отдать жизнь, увидав ее сейчас. Ты улыбнулась, моя милая, и сказала мне:

– Меня зовут Оливия.

Ты знаешь, я помню тот день ярче всех остальных в своей жизни. Правда, помню. В тот день что-то внутри меня изменилось, закончилось одной фазой и трансформировалось в другую, будто бы случился тот робкий момент, меняющий день на ночь, зиму на весну, а век меняющий уже веком следующим. Мой отец и моя мать стояли где-то там сверху, наблюдая за сыном, не делая попыток вернуть его наверх, словно понимая, чем все это может закончится. Я стоял и не мог позволить этому счастливому мгновению закончиться, помнишь? Я был робок с тобой, как мальчишка, но ты, казалось мне, все понимала. Вот я снова закрываю глаза и вижу тебя в бледно – синей дымке, окутавшей нас наступающими тогда сумерками. Солнце светило уже не так сильно, а ты стояла и выжидала, улыбаясь и говоря без умолку, давая шанс мне разглядеть тебя, как никого другого! Ты стояла рядом, а я был еще слишком глуп, чтобы наслаждаться этим – ведь для меня ты была просто еще одной красивой девушкой, которую я не мог тогда заинтересовать. Но в то же время мне было понятно и кое-что еще: таких, как ты, моя Оливия, белый свет еще не видел. Ты стояла передо мной, богиня солнца, лета и пахнущих травами леса, улыбаясь, словно жизнь твоя – лишь игра, а наше знакомство – непреклонное ее правило. Твои темные волнистые волосы выбились из под шапки, спадая длинными прядями на скрытые плечи, обозначая границу дозволенного. Твои губы (ты помнишь?) кривились в усмешке и расплывались в широкой улыбке, обнажая ровные белые зубы, а. лицо с оттенком недавнего загара освещали последние блики уходящего дня. Я закрываю глаза в выкупленной мною недавно квартире, на секунду отрывая пальцы от пишущей машинки, и вижу тебя в полузабытом мире прежних лет. Переношусь вместе с памятью в 1937-ой, на курорт под названием Церматт, что находится на юге страны, из которой я родом. Я вижу, будто бы вчера, как на фоне отеля «Перрен» мы стоим с тобой, не сводя глаз друг с друга, под разрастающееся веселье на горнолыжной трассе «Теодульглетчер». Ветер завывает над Маттерхорном, с высоты в 4,5 тысячи метров слетает на нас и обдает нас ледяным дыханием, утверждая свое господство над всеми нами. Там, в этом дивном воспоминании ты, ты, которая стоишь и ежишься, а потом говоришь мне игриво: