Александр Ралот: Первый из проклятых

© Александр Ралот, 2015

© Екатерина Пахомова, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Человек лежал совершенно голый на грязном заднем дворе. Кто-то положил ему на грудь маску, «харю», именно так её тогда называл простой московский народ. Рядом с избитыми в кровь губами валялась брошенная из толпы дудка скомороха. Его застали врасплох, но он всё равно пытался защищаться, потом понял, что это занятие бесполезное – бросился бежать. Отпустили выпущенной кем-то из пищали далеко не убежишь.

Потом его изуродованное тело бросили на кучу сухого хвороста и подожгли. Озверевшим людям этого показалось мало. Собрав прах, им зарядили в пушку и пальнули в сторону, с которой он пришел на святую Русь. Спустя несколько дней, проезжавшие над этим местом торговые люди сказывали, что ночью в небе видели свечение странное, безусловно – бесовское.

Однако чуть меньше года назад именно этого человека православный народ встречал с великой радостью и ликованием!

Императрица всея Руси Екатерина Вторая, посетив белокаменную, звала к себе историка Миллера. Она уже порядком устала от новоявленных Петров Третьих и княжон Таракановых, а посему живо интересовалась у просвещенного европейского человека феноменом самозванства.

– До меня дошли сведения, что Вы, милостивый государь, имеете честь изучать историю государства нашего и изволили в трудах своих усомниться в том, что Гришка Отрепьев был обманщики плут великий? Я правильно излагаю Ваши мысли?

Миллер как мог, пытался уклониться от прямого ответа и пытался перевести разговор с царицей на другую тему. Но Екатерина каждый раз возвращала диалог в нужное ей русло.

– Вашему Величеству хорошо известно, – наконец историк понял, что ответа на царский вопрос ему не избежать, что мощи маленького царевича Дмитрия покоится в Михайловском соборе. Прибывающий отовсюду народ им поклоняется.

Мощи время от времени творят чудеса. Что станется с ними, ежели нынешними учёными мужами будет доказано, что Гришка был истинно настоящий Дмитрий?

– Вы правы, я как-то об этом не задумалась, – Екатерина широко улыбнулась, – тем не менее, мне, как государыне Российской, желательно знать, ваше собственное мнение, если бы вовсе этих святых мощей не существовало?

Однако, как она не старалась, большего ей добиться от Миллера так и не удалось.

Историк был человеком незаурядным и прекрасно понимал, как с ним поступят. С иностранцем, да вдобавок ещё и лютеранином, посмей он усомниться, даже во имя научной истины, пускай и в царстве просвещенной Екатерины, в подлинности чуждых ему православных святынь!

Удалой стрелец Юшка Данила свет Борисович поизносился изрядно, шастал принародно в рванине. А как же иначе, коли государевым людям положенное жалование год от года не платят. Штопал он свой кафтан, штопал, да всё без толку – народ наш православный, на язык острый, уже прилепил ему обидную кличку «отрепьев». Теперь вовек от неё не отмоешься. Со временем стрелец оженился и деток народил разного пола, а кличка как-то незаметно стала теперь его фамилией.

Что тут поделаешь, когда дьяк с пьяных глаз взял да и записал её в какую-то важную учётную книгу. С тех пор и пошло, и поехало. Истинную фамилию Нилидов все со временем позабыли. Одна война на Руси сменялась другой, стрельцам, значит, ни покоя, ни продыха, жена деток малых сама поднимала. А дети и внуки Данилы Борисовича отныне писались во всех церковных книгах только Отрепьевыми.

Гришка, потомок Данилы и сын стрелецкого сотника, с измальства был отдан в услужение боярину Михаилу Романову.

В господском доме жилось привольно. Один год незаметно сменял другой. Смышлёный и расторопный отрок стал в боярской семье почти своим. Грамоте и языкам обучился удивительно быстро. Жаден был до наук, да и поручения старших Морозовых выполнял шибко быстро и в точности. Увы, сытная жизнь при боярском тереме закончилась в одночасье.

Кухонная девка Прасковья, прячась за сруб, поманила пальцем Григория. Не раз они миловались на душистом сене, и в бане, когда хозяева изволили отбыть из терема.

Гришка вмиг скумекал, что к чему, тут же бросил упряжь, и метнулся за дом.

– Бежать тебе надобно, Гришенька, шибко бежать. Беда в наш дом идёт лютая. Я часом разговор подслушала, не хорошо это, не побожески. Да, видать, Господь меня сподобил, услышать то, что для моих ушей не предназначено было.