Павел Барабышкин - Записки на туалетной бумаге

На первой странице большими корявыми буквами было выведено: «ЗАПИСКИ НА ТУАЛЕТНОЙ БУМАГЕ».

Я удивленно хмыкнул при виде такого странного заглавия и перевернул страницу. Далее следовало нечто вроде эпиграфа:

«Вован, давай пожрем, а спать не будем, будем писать общажный дневник.

– У нас нет базиса. Нужно сдать бутылки и купить тетрадь».

Еще более озадаченный и удивленный, я перелистал ежедневник, более чем наполовину исписанный стремительным неразборчивым почерком. Оказалось, что многие страницы были неровно, явно в спешке, вырваны из него. Я понимающе покивал головой, ибо все становилось на свои места: хроническое отсутствие базиса вынуждало, по всей видимости, авторов сего шедевра использовать его листы по тому назначению, что было указано ими в заглавии. Я сочувствующе вздохнул: все мы, как говорится, люди, с кем не бывает, сел на кровать и продолжил читать. Дневник представлял собой набор небольших бессвязных записей о том, что происходило в общаге и за ее пределами, начиная с

12 февраля

…а вечером в гости зашел Миха с первого этажа. Он был сильно возбужден и взахлеб рассказывал о том, что решил бросить пить и курить, а начать заниматься спортом – ходить в качалку. Алкота с Чекушкой не перебивали его. Они, нахмурившись, сидели на своих кроватях и с напряженным вниманием всматривались в михино лицо, как будто пытаясь отыскать на нем симптомы опасного заболевания. Когда, наконец, Миха замолчал, Чекушка подошел к нему и озабоченно пощупал ладонью его лоб.

– Температуры, вроде, нет – удивился Чекушка – Ты здоров, Мих?

Алкота неодобрительно покачивал головой.

После недолгих уговоров Миха решил закончить свою спортивную карьеру.

– Пить будем?

– Будем, – хором ответили Чекушка и Алкота.

Однако незамедлительно осуществить на практике достигнутое решение не удалось. Скромный стук в дверь и знакомый до боли голос в коридоре оказали неожиданное воздействие на Миху: поджав свои длинные ноги, он залез под кровать и затаился там.

В этот момент из-за шифонера показалась сначала остренькая бородка, затем опухшее лицо, а потом и вся остальная часть Гулькина…»

Ба! Знакомые все лица! – ухмыльнулся я, подняв глаза от писанины. Я вспомнил недавнее мучительное вселение, духоту и тесноту перед кабинетом с табличкой на двери: «Председатель студенческого профкома Гулькин А. Д.». Вспомнил, как стоял в бесконечной очереди к этой двери, а какие-то наглые типы все время пролезали вперед: то они, оказывается, когда-то там занимали, то невероятно куда-то спешили, а то вообще ничего не объясняли, а просто лезли себе молча напролом, будоража тем самым и без того распаленных жарой и долгим ожиданием честных вселяющихся. Вспомнил, как, наконец, подошел мой черед, и я, с облегчением вздохнув, вошел в кабинет таинственного А. Д. Он сидел за столом, окруженный лучами славы, и, склонив голову на грудь, созерцал что-то между своими ногами, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я робко откашлялся. А. Д. медленно поднял на меня мутный взор, затуманенный страданием, и вдруг икнул. Лучи славы померкли. До меня долетел слабый запах перегара.

Раздасадованный на меня за свою промашку, Гулькин схватил мои документы и с трудом сфокусировал на них взгляд.

Переминаясь с ноги на ногу, я увидел, как щетинистое лицо его озарилось дьявольской усмешкой.

– Вот, – он ткнул куда-то в мои бумаги грязным ногтем, – печати нет, – мстительно прогнусил А. Д. и выставил меня за дверь ставить эту печать.

Ах, А. Д., А. Д.! Если бы ты знал, как я был ошарашен этим, как больно забилось мое сердце и скольких толчков в коридоре и потерянных нервных клеток (между прочим, не восстанавливающихся никогда) стоила мне потом эта проклятая печать! Может, тогда ты не был бы так злораден? Может быть, и твое черствое сердце сжалось бы от жалости и слезы сострадания потекли бы по твоим небритым щекам? Но нет, увы! Сердце начальника не знает сострадания, даже если этот начальник всего лишь председатель студенческого профкома.

Поплевав на палец, я перевернул страницу и продолжил читать.

«… вся остальная часть Гулькина.

– Где Михаил? – спросил Алексей Денисович.

– Какой Михаил? – поинтересовался Алкота.

– Тот, который только что из двери выглядывал, – пояснил председатель студенческого профкома. – Под какой он кроватью?

– Не знаю, под какой, – пожал худыми плечами Алкота.

– Гнетущее молчание затянулось, и, наконец, под кроватью послышался шорох. Отряхивая пыль, появился Миха.