Эмилия Тайсина
Жемчужница и песчинка
© Э. А. Тайсина, 2015
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2015
«Говорят, одну книгу может написать каждый».
Сомерсет Моэм. Ровно дюжина.
«Собственно, мы хорошо знаем – единственно себя…
Но если единственная „открывшаяся действительность“
есть „я“, то, очевидно, и рассказывай об „я“
(если сумеешь…)»
В.Розанов. Опавшие листья. Короб первый.
«Homo sum, humani nihil…»
Я – непонятный, непонятый монстр.
Слав не пою, напоказ не молюсь.
Не испугаюсь трубы Йерихонской,
Но нестерпимой любви убоюсь.
Робкой, воинственной девочкой в латах
Я проезжаю апрельскую ночь.
Казус природы, я светлой Паллады
И умудрённого Ареса дочь.
Я святотатственно старые вина
В жадные лью молодые мехи.
Маленькой пандой, лисой неповинной
Вольно брожу, сочиняю стихи.
Страсти людские читаю привычно,
Судьбы людские, скучая, сужу.
Я – злоязыкий и добрый язычник,
Звёзды слежу, да на ложе лежу.
Всех понимать я имею сноровку,
Без различений приветствую всех.
Низким грехом я считаю издёвку,
Даром небес – иронический смех.
Все до единственной клятвы нарушив,
Слогом свободным сплетаю стихи
Без усилений, а дух – и душу —
Мне заменяют душ и духи.
31.12.94
Начать я предполагаю с тоста, ибо через минуту пойдет последний час этого года.
Пусть ломается все, что не в силах атаковать и терпеть, а значит, жить. Пусть все, что вознамерилось уйти и угрожает мне этим, действительно уходит. И пусть сохранится все жизнеспособное и приносящее плоды. Мне надо втолковать прежде всех самой себе: яблоня, стоявшая, как ей казалось, в полном цвету (и так подряд двадцать пять лет или более!) давно уже уронила лепестки на землю. Она уже может, а следовательно, и обязана давать яблоки: «все отдай» – вот что должно стать разумным девизом зрелости. Тогда ей простится. И зачтется. Нет, разумеется, не зачтется, – бойтесь зачетов! – бойтесь признания заслуг! – бойтесь тех, кто сочтет себя обязанным вам, это кратчайший путь к искренней неприязни, ибо человек любит и ищет того, комусделал добро, а не наоборот! Не зачтется; но наверное уж, простится.
«Душа покрывает себя позором, когда не в силах устоять против наслаждения или страдания». Марк Аврелий. Размышления. Книга вторая. (Это в – третьих; а во – первых, она покрывает себя позором, когда возмущается против устройства мира).
Хотелось бы мне иметь основания объявить себя стоиком. Но нет. Нет. Слишком много у них о божественной мудрости и о смертной тени. Не будь этого, я бы, конечно, им подошла. Но не будь этого – не будет и стоиков.
Зачем я пишу?
Чтобы не нужно было заново все рассказывать каждому новому встречному. Напишу все свои привычные притчи, замечания, все «экспромты», передам надоевшие «спонтанные» переживания по школе Станиславского и замолчу. Пусть себе читают. А я, может быть, отдохну.
Так или иначе, этих сказов не очень много. Например, боюсь забыть сказ про застоявшихся коней; про багровый закат, похожий на конец света, совершенно не вмешивающийся в обыденную жизнь; про обманутых девиц, воспитанных на Инсаровой и Карениной и превративших свои литературные жизни в specifc kind of hell on this earth… И еще боюсь забыть просто словечки, какие-то удачные mots: «неистово верить = истово верить», «опускаю руки = подымаю руки»… или вот еще: «I am a misfortune – teller». Или: «детективная логика Аристотеля». Еще: «я пользуюсь среди своих детей (и учеников) пререкаемым авторитетом». И совсем недавно, буквально ведь сегодня, что-то еще такое удачное пришло в голову… забыла… Может быть, «ты прав, как иногда»?
Какой сегодня темный новогодний праздник, весь в лужах с грязным песком. И мы одни. Правда, он купил елку, а это даже поневоле радость и не всегда удается; и кроме того, заходил в гости Наиль с ребенком. Какой именно Наиль – это уместный вопрос. Который Наиль Абузарыч. Чуть натянуто шутил; и Ленара ругал за исчезновение. (Слабое удовлетворение: а вот меня сегодня Ленар навещал – да, навещал, и с поздравлениями!)
Странно все. Передо мной на столе стоят и лежат такие противоречивые вещи: гусь – хрустальная ваза, флакон французских духов и маленький Дед Мороз немецкого вида, коробка губных помадок, том английских стихов, томик «Размышлений» и маникюрные ножницы. Еще много разных бумаг. Ренат не смог бы больше снять семейный фильм: непродуманный интерьер. (Да он и нездоров. И я нездоров. Как это было у Тимура: «Моя голова! Ты слышишь меня?!») Нестройный и неразумный лепет этих вещей ничего значительного не говорит ни обо мне, ни о времени. И глубоко стоит в душе привычная печаль. Лишь изредка ее колеблют порывы решимости.
Читать дальше