Александр Волков - Комната одиночества

– Врач!

Вот так.

В общем, причин смыться из города русской славы у меня было предостаточно. И когда мне старый гипертоник предложил Поти, я даже обрадовался. Захотелось покоя и тишины, а то, не дай Бог, менты повяжут.

В общем, через несколько дней, которые пришлось ожидать до получения приказа, я провалялся на койке в гостинице. Серега и Олег, конечно, теребили:

– Пошли на Солнечный? – или: – Пошли на Хрусталку?

Но я наотрез отказывался. Эти местные пляжи уже осточертели. И когда я получил приказ, то в тот же день ринулся к новому месту службы.

Все.

Когда пронырнули под горками в этих бесконечных тоннелях, стало легче дышать. И вообще, я заметил, что стоит куда-то поехать, как сразу становится легче на душе. Как будто сидя на одном месте тебя кто-то душит или кишки выматывает, или еще что-нибудь нехорошее вытворяет.

Я валялся на верхней полке и размышлял на тему: «Куда я еду»?

В Грузию. Страна Великого Моурави, но это раньше было. Потом, эта страна кого-то еще. Стал припоминать, но вспомнил только Гоги с курса старше нашего на два года. Я не знал тогда, все ли грузины такие, но Гога, как рассказывали знакомые ребята, первые два курса был вообще как не грузин. Целыми днями сидел и переписывал в тетрадки все подряд: книжки, конспекты, таблицы, и первые два года его никто не видел ни на улице, ни в городе, ни тем более в кино. Я как-то наблюдал сцену. На КП ввалилась толпа грузин, мужики в этих самых кепках с длинными курчавыми козырьками, необъятные бабы и детишки со смазливыми мордочками. Нужно признать, что грузинские детишки очень симпатичны. Впрочем, детишки других наций тоже, только я не присматривался. Только в Грузии, куда не бросишь взор, всюду детишки, и даже за столом в каком-нибудь духане.

Так вот, начала эта делегация по обыкновению рваться на территорию, куда нельзя. Слышу:

– Пусты! Гыдэ Гоги, мой брат? Мэнэ нада!

Дежурный по КП был с курса Гоги, и, видимо, знал, как себя вести, говорит:

– Гоги сейчас придет, он пошел в парикмахерскую, а из нее направится в комиссию для фотографирования. Его фото, как передового отличника, будет вставлено в рамку и вывешено у первого корпуса, справа от входа.

Ясно, что дежурный знал натуру делегации. Я еще подумал тогда, почему у первого корпуса, да еще справа? Ну, первый корпус – это управление, а справа подсобки, караул, склады обмундирования, туалеты. В общем, ничего не понял, видимо, дежурный только трепался.

Самое интересное не это. Когда дежурный произнес свой монолог, этот, что рвался больше всех, в кепке с длинным козырьком из каракуля, развернулся и все перевел на грузинский.

Боже, что началось! Детишки запрыгали от радости, тетки в плач, и все приговаривают:

– Вах! Вах! – и далее по-грузински.

Сейчас бы я понял, что они приговаривали по-грузински, но тогда, естественно, нет, ведь я еще не служил в Грузии.

Далее про Гоги. На третьем или четвертом курсе его в строю уже не видели, он ходил в кожаном пальто, готовился к службе. Триста рэ, как говорили, предки его высылали исправно. Я лично думаю, что высылали больше. Гоги, опять же, как говорили ребята, не вылезал из кабака с поэтическим названием «Арагви» и все говорил, что собирается работать в центральном госпитале имени Бурденко нейрохирургом. Потом их курс сдал госы и по «системе» пополз очередной анекдот про Гоги. Его спросил кто-то из терапевтов:

– Как образуется билирубин?

– Очень просто – в прямой кишке под действием яркого солнечного света и свежего воздуха.

Ну, что отвечал Гоги далее, никто не знает, только четыре балла он получил.

В общем, я валялся на койке и припоминал все, что когда-либо слышал или читал о Грузии. В голове образовался винегрет из исторических романов и выкрутасов Гоги.

Потом пришлось помучиться со своими баулами на этих дурацких пересадках. И, как специально, пересадки нужно было совершать глубокой ночью, когда лучше всего спать или заниматься более приятными делами. Кое-кто так и думал – в поезде, в котором я ехал до первой пересадки, толпа ребятишек захотела порезвиться с двумя случайными попутчицами, гудели, ублюдки, всю ночь, а наутро их всех накрыла дорожная милиция. Стали собирать пассажиров, и меня спросили. Но я сказал, что болен, что после лечения стрептомицином развилась функциональная тугоухость и даже разговаривать с представителями правоохранительных органов мне очень трудно. Естественно, состроил глупейшую страдальческую гримасу, классический ризус сардоникус, и еле сдержал смех, когда дорожный милиционер вспыхнул глазами и попятился назад.