Денис Кузнецов - Большие дикие кошки

– Я всегда такая.

После этой фразы все стало становиться на свои места. Незаметно между нами разверзалась пропасть, мы все больше понимали, что мы разные. Потом были еще встречи, прогулки, дешевые кафе и даже концерт группы «Дюна». Она «показывала» меня своим подругам и родителям. Подругам я показался, судя по всему, не очень. Они гуляли с разбитными, разухабистыми парнями, которые вели, по словам Аэлиты, жизнь, полную веселья и приключений. И своей подруге желали того же.

Результат первого общения с родителями оказался не лучше.

Меня встретили радушно. Стол был накрыт по-деревенски: соленые огурцы, салат «Оливье», селедка, домашнее вино. Соответственно столу шел и разговор. О житье-бытье, зарплатах, соседях, родне и проч. Аэлита больше молчала. Отчим, смуглый, жилистый, небольшого роста мужичок, сидел в майке и мрачно уплетал пельмени. Говорила, в основном, мать. Как я узнал, она работала в проектном институте техником и одновременно техничкой, отчим – там же сторожем. В 20.00 все как по команде встали и побежали смотреть бразильский сериал.

Сериал мне смотреть не хотелось. Тем более бразильский. Во времена «Дикой Розы», когда все улицы вымирали в часы демонстрации страданий юной Вероники Кастро, я тоже участвовал в этом всеобщем сумасшествии. Когда сломался телевизор, бегал смотреть сериал к соседям. Потому что это было модно. Все смотрели, и я смотрел. Хотя, в целом, было не очень интересно. Но страшно хотелось знать, чем все закончится. Потом я повзрослел и перестал забивать голову мексиканскими, бразильскими, аргентинскими и т. п. сюжетами, которые практически ничем не отличались друг от друга.

…Вошел в ее комнату. Стол, стул, кровать. Полка, десяток книг на ней. Магнитофон, вертушка с кассетами. Ничего интересного. На обложке одной из кассет виднелись какие-то облака, гитарист… Ничего себе – Dire Strates! Значит есть что-то в этой девушке…

– «Это брат подарил. Ну так, нормально» – услышал я за спиной.

Все остальное уже было не важно. Наши отношения продолжались по инерции. Я утратил всякий интерес к ней. Просто хотелось тела – свежего, белого, сочного. Но и этому не суждено было случиться, о чем я нисколько не жалел.

Как-то мы оказались у нее дома одни. Родители ушли в гости. Я сходил за вином, купил по дороге цветы. Посидев на кухне, пошли в зал. Горел ночник. Аэлита была в одном тонком халатике, через который явно проступала грудь, пестрел ажур трусиков… Держа руки в карманах, она красовалась передо мной, дразнила своей молодостью и желанием. Я взял ее за запястья и потянул это сексуальное видение к себе. Карман треснул. Смазливое личико скривилось гримасой досады. Я сразу же стал в ее глазах ничтожеством. Испортил вещь! Мещанское сознание девушки такого простить не могло.

Через несколько дней все было кончено.

Звонить пришлось долго. Я знал, что в доме кто-то есть (из трубы шел дым) и хотел, чтобы мне открыла Аэлита и сказала, что мы не можем быть вместе. Мне хотелось увидеть ее грустное лицо, покрасневшие щеки, увлажненные глаза, когда она будет говорить мне все это. Мне все-таки хотелось верить, что не все потеряно.

После очередного звонка вышел отчим. В той же майке-«алкоголичке», что и сидел за столом во время «показательного» ужина.

– «Ну че трезвонишь?» – его взгляд исподлобья был полон классовой ненависти.

…В раздевалке элитного детского сада «Солнышко» стояла она: обесцвеченная, с тусклым взглядом, в глухом коричневом платье, абсолютно скрадывавшем ее. Было видно, что ей просто неприятно говорить эти слова расставания, но еще больше злило ее, что после меня на полу остались грязные следы. Она стояла и злилась: не худая, но и не толстая, не низкая, но и не высокая, не дурнушка, но и не красавица. Неаэлита.

Уходящий поезд выглядел красиво. Как в фильмах. Ну, допустим, про войну. Прощальный поцелуй, солдат заскакивает на подножку и, держась одной рукой за поручень, машет рукой. А потом показывают последний вагон, гудок и опустевший перрон.

Все было почти также, только никто никого не провожал. На перроне стоял один я и задумчиво смотрел вслед составу, в котором уезжали моя спортивная сумка с вещами и приятель Витька. В руках – две жестяные пивные банки с причудливыми иероглифами.

Пить, понятное дело, расхотелось.

Как в трансе, вошел в здание вокзала. Все-таки отстать от поезда в тринадцать с чем-то лет, знаете, довольно страшно. В чужом городе, один… Тут я заметил, что несу пиво. В вытянутых руках, как ритуальный предмет какой-то. В досаде подошел к окну и поставил банки на подоконник.