Екатерина Евдокимова: Полет белой вороны

© Екатерина Андреевна Евдокимова, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Она выживала в громадном, пожирающем все мегаполисе, похожем на огромное ядовитое насекомое, имени которого никто не знает, но все условились как-то называть его, допустим, Серый город. Да-да, она жила в брюхе Серого, она и еще несколько миллионов человек. Здесь никогда не было зимы, только ее смутные очертания, и казалось, что будто бы где-то в настоящему мире идет снег, воют ветра вьюг, люди катаются с горок и морозят руки, а она находится в Сером, словно в бункере, пусть и очень похожем на город, и только догадывается, как выглядят кристаллы снежинок.

Вы же знаете как живется в больших городах: иногда хочется на перекрестке в центре встать и выблевать всю эту суету, шум, лицемерие и бюрократизм. Ее излюбленным занятием было пребывание в тихих, почти безлюдных местах. Она не могла жить без города, но город любила только пустым. Почему не могла? В деревне не выжить созерцателю-лентяю с умозрительной профессией, важность которой надумана, а результат нельзя пощупать руками. Это, конечно, круто сидеть на стоге сена с ноутбуком, оптимизируя сайт. Но по факту – соломинки колются в жопу, солнце не дает всматриваться в монитор, комары да слепни кусают и все смотрят на оптимизатора, как на ленивое говно. Нет, это определенно не комильфо.

Итак, на улице был конец ноября, об этом напоминало стылое утро: – 1 °С. Минус один, именно ее и не было в городе этим утром, в котором наспех завтракают, стоят в пробках, торопятся куда-то, ставят понятную конечную цель и задачи, в общем, живут. Нет, ее здесь не было. Она вышла на улицу в 11 утра, ее излюбленное время в будние дни, так казалось, что еще одна единичка-одиночка гуляет с ней по Серому. Чудное время – работники работают, студенты и другие учащиеся в первую смену уже учатся, дети в детсадах, полупустые трамваи, открываются первые кафе…

На ней были спортивные удобные ботинки, теплые не маркие джинсы, серая водолазка, куртка темно-болотного цвета с овечьим подстегом, вязанная шапка, белая с серым помпоном, из-под которой выбивались кудрявые тонкие волосы каштанового цвета. Прошло полчаса, как она вышла из дома, и теперь шла по огороженному подобию узкого тротуара на машинном мосту, здесь, видимо, редко кто ходит, и незасохшая серая грязь увязалась за ней. Машины шмыгали одна за другой, заглядывая ей в глаза фарами. Вскоре она увидела слева от себя зияющую дыру в ограждении. Там были хлипкие лесенки, которые вели в нужном направлении. Придерживаясь рукой за остатки перил, она повернулась боком и тихонько стала спускаться. Её, хрупкую, казалось сейчас унесет ветер, как и оставшиеся на деревьях осенние листья. Ступени легонько поскрипывали, а звук машин перебивал мысли. Оказавшись под мостом, она поморщилась: резким запахом помоев и мочи было пропитано все пространство. Однако с каждым шагом в сторону садов-бараков зловония уменьшались. Там были хлипкие лачуги на клочках в 4—6 соток, расположенные по бокам трассы. Здесь было всего километра три до выезда из города. Эти сады – последний бастион свободы городского жителя. Сейчас, во вторник утром в ноябре, здесь вряд ли кто-то есть, может, один-два пенсионера. Отовсюду здесь недобро лаяли собаки пугая. Сердце ее каждый раз колотилось, как бешеное, заслышав их вой. Она ускорила шаг и вскоре миновала это место, оживающее лишь летом, да в праздники и выходные. Впереди была отсыпанная щебнем прямая дорога на возвышенности, голые кусты, обглоданные ноябрем, были сначала по бокам, а потом остались внизу. Она издалека видела место, куда направлялась, и через пятнадцать минут добралась до него. То был обрыв старых железнодорожных путей – пригорок, пригорок возвышавшийся над этим районом города. Здесь редко бывают люди, только птицы и голодные пугливые собаки. Она достала удобную теплую сидушку, чай с можжевеловыми ягодами и мятой в термосе, планшет. Через минут двадцать все начнется.

В этом месте, на окраине города, на краю заброшенных путей, она ощущала особое чувство, почти мистическое. Она не пугалась этого. Описать его представлялось мало возможным, но чтобы прочувствовать его – это место было лучшим. Смутное, прерывистое, призрачное в иных местах, здесь это чувство было таким же густым, как восьми-процентный йогурт. Ощущение жизни? Собственной сути? Она не знала что это, но, налив в крышку термоса терпкого чая, погрузилась в этот плотный поток восприятия.