Саша Карин - Бабочки и Ураганы

– …Но их мечты так и останутся мечтами. Их жизни не имеют никакой художественной ценности, вот почему они вынуждены бессмысленно слоняться туда-сюда под окнами баров, уткнувшись в свои смартфоны, – заканчивает Кир и осушает кружку. – Но я так жить не согласен. Я не согласен гулять на коротком поводке Системы. Я не согласен довольствоваться малым. Мы с тобой, Попрыгунчик, однажды перешли черту. Мы знаем истинную цену жизни и смерти. Мы достойны Большего. Ты согласен, что мы достойны Большего?

Кир внимательно смотрит мне прямо в глаза, а я пытаюсь понять, шутит ли он, проверяет ли он меня или просто вот-вот рухнет на пол и утонет в собственной слюне.

– Да, думаю, мы достойны большего, – аккуратно отвечаю я.

Кир улыбается своей белозубой улыбкой и спрашивает:

– А что для тебя «Большее», Попрыгунчик? И главное – готов ли ты за это «Большее» бороться?

Готов ли я бороться за «Большее», спрашивает меня Кир. Спрашивает меня парень, столкнувший меня с автострады, а теперь ввязывающий в какое-то дерьмо.

Я пожимаю плечами, отпиваю пива и говорю, что, пожалуй, я готов бороться за «Большее».

Если бы прошлой зимой я еще знал, что это такое.

Играть на басу до самого концерта я так и не научился, хотя этого никто и не заметил. Кир как обычно выкручивает громкость своего усилителя в десятку, так что меня почти не слышно. Да и те укуренные и вечно пьяные ребята, что приходят на концерты в «Подводную лодку», все равно разбираются в музыке не лучше меня.

Когда гиг подходит к концу, у Кира рвется струна. Свирепый рев срывается в глухой сип задыхающегося перегруза. Глаза Кира наливаются кровью, и он в щепки разбивает гитару о сцену. Нуф взрывает бласт-бит. Кир поднимает руки в воздух, разбегается и устремляется в свободный полет над бурлящей толпой.

Кажется, это очень просто – разбежаться и прыгнуть. Но я-то знаю, что это не так. Всего секунда промедления, искра сомнения в глазах – и ты ломаешь себе челюсть, разбиваясь о бетонный пол подвального клуба.

Нажиматель кнопок никогда не прыгнет, пока его не подтолкнут.

А Кир прыгает, потому что он знает толк в бессмысленном удовольствии.

«Все дело в мотивации». Так тебе скажут на тренинге по личностному росту. «Главное – вести себя убедительно и заставить толпу довериться тебе». Это тебе скормят на семинаре по развитию лидерских качеств. Только никто не объяснит, что у тебя будет только одна попытка, один единственный шанс. 50 на 50. Тебя поднимают сотни преданных рук или ты выплевываешь свои зубы, лежа у чьих-то ног.

Никто не научит тебя прыжку. Можно только разбежаться, прыгнуть и посмотреть, что будет. Так делает Кир.

И толпа несет его на руках. Словно по волнам Кир плывет к выходу. Сегодня он выходит победителем. Его медленно опускают на землю, и он тут же закуривает сигарету.

По десятибалльной шкале победителей Кир – твердая десятка. Его силуэт просматривается в рельефе мышц молодого Шварценеггера. На старых фотографиях Дольфа Лундгрена бритую голову Кира можно увидеть во впадине раздвоенного подбородка. И в печальных глазах Сильвестра Сталлоне. На фото, где Ван Дамм сидит на шпагате, Кир тоже есть.

Кир говорит, если Судьба слепа, то струна может порваться в любой момент. Ты не способен это предотвратить или предвидеть.

Если Судьба непредсказуема, то тебе остается только действовать, пока рвутся твои струны. Действовать без колебаний и без сомнений. Устремляться в полет. Победа или Поражение – не узнаешь, пока не прыгнешь.

Кир ныряет в толпу, рискуя свернуть себе шею.

Кир знает цену жизни и смерти. Он платит ее легко.

Мы выходим из клуба, и Кир бьет меня по плечу. С каждым сделанным шагом я слышу, как в его кейсе-погремушке взбалтывается смесь из щепок и струн, всего пару минут назад являвшейся произведением искусства. А Кир смеется, у него хорошее настроение.

Я говорю, что это был отличный концерт. Я спрашиваю, не жалко ли ему было разбивать свой Les Paul ради нескольких секунд славы. А Кир говорит, что не жалеет о вещах. Особенно если они эффектно разбиты о сцену.

– Я ловлю кайф от уничтожения материальных ценностей, – говорит он, – это мой фетиш. С каждой уничтоженной вещью я чувствую себя свободней и чище. Инструмент – всего лишь кусок дерева. Можно сойти с ума, если переживать из-за каждой мелкой утраты. Предлагаешь устроить похороны моей гитары? Облить ее останки квадратненьким «Дэниелсом» или кругленьким «Джеймсоном» и произвести церемониальное сожжение на ступенях консерватории? Не по мне.