Борис Горзев - Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)

Значит, начался мой Главлит, мое цензорство. Анекдот, согласитесь: я служил цензором, а время от времени убивал цензора. В себе. И раньше убивал, и теперь, уже в Главлите. Сейчас расскажу.

Ну, про забавную историю с Казаковым, с его «Осенью в дубовых лесах», я перед вами уже отчитался. И про «Мастера и Маргариту» мы говорили, и про «Сказку» Стругацких. Что еще, если из известного, существенного? А, вот, конечно – Окуджава! Было дело, было. Сначала «Похождения Шипова».

Я не удержался:

– Господи, Федор Иванович, а по «Шипову»-то какая цензура?

В ответ снисходительная улыбка:

– Сережа, голубчик! Ты знаешь, что такое аллюзия? Отвечаю: это стилистическая фигура, содержащая явный или скрытый намек на некий исторический или политический факт. Намек на политический факт, Сережа!

– Да известно мне это, в курсе! – отмахнулся я.

– И молодец. Так вот, дорогой мой, там, в «Шипове» этих аллюзий, то есть намеков, достаточно. Надо только иметь цензорский глаз, чтобы это разглядеть, понять. А я для того и поставлен партией. И мой отдел так же. Вот мы, то есть наш бравый 4-й отдел, немало подискутировали, перед тем как в 71-м году, если мне память не изменяет, эта книженция увидела свет. Да, с некоторыми купюрами. И честно признаю, я к тому приложил руку – к тому, что она таки увидела свет.

Это первое по Окуджаве. Второе – «Путешествие дилетантов». 78-й год, кажется. Или 79-й? Ну, вон там она, эта книженция, на полке, можно глянуть… Так вот. И что? Аллюзии опять же – да ладно! Но сама выводимая оттуда мысль об исторической преемственности власти в России, как бы эта страна ни называлась, это как? Дескать, что при царе Николае Первом, что при… ну ясно при ком. А еще, доказывали мне в отделе, там исторических неточностей хватает, и не только исторических. В общем, подискутировали. И я дал «добро». А с историческими и прочими огрехами, сказал, должны соответствующие редактора в издательстве разбираться, это не наша епархия. Вот и всё. Разрешили дать тираж, хотя уже потом на книгу обрушились критики. Каждую ошибочку приметили, поиздевались всласть.

Ясно, был такой заказ по Окуджаве. Всегда был. Поиздеваться над автором, а уж коль большая книга вышла, целый роман, то особо! Мне рассказывали потом, что бедный Окуджава слег с сердечным приступом. Чудак! Как же можно так реагировать на норму? Ведь тут иначе невозможно! Скажи спасибо, что издали, выпустили. А он распереживался! Ну воистину поэт – одни эмоции! И потом, ведь всем было известно: если в центральной печати что-то ругают, значит, вещь хорошая, надо достать, прочесть, а если речь о кино, то обязательно посмотреть. Так? Так.

Ладно, что еще? Ну было еще что-то, конечно, но пора мне заканчивать. Достаточно. Небось утомил я вас. А я спокоен. Потому что честно делал свое дело, то есть работал цензором по полной, начертанной партией и правительством программе. Ни одного серьезного прокола, ни одного выговора, хотя журили иногда, да, бывало. Это – от них. А что от себя? Если от себя, то тут надо сказать о следующем и на том закруглить наконец мою словесную диарею.

Жил в свое время очень известный цензор, Никитенко его фамилия. Это при Пушкине, Гоголе и последующих славных литераторах. Без его фамилии на обороте обложки не выходила ни одна серьезная книга. Но все знали: если стоит фраза «Цензор Никитенко», значит, цезура была крепкой, но достойной, грамотной, то есть без перегибов, издевательств над автором и тому подобного. Да что там говорить: тот же Пушкин, а за ним Гоголь просили, чтобы именно Никитенко был их цензором. Просили! Дескать, уж если без цензуры у нас никак, то тогда только Никитенко. А почему?

О, вот в чем дело-то! Мужик был хороший, духовный, либерал, литературу понимал, чувствовал. Хотя, конечно, верный «член партии» под руководством царя Николая. Вот и крутись между молотом и наковальней. Он, либерал, и крутился: Пушкин или Гоголь, с одной стороны, а с другой – всесильный Бенкендорф, министр народного просвещения Уваров, тот самый, между прочим, который «самодержавие, православие, народность», умный, хитрый, но безнравственный и гад еще тот, в отличие от Бенкендорфа, между прочим.

В общем, несчастный Никитенко. Но ничего, прожил неплохую жизнь, много сам написал по части устройства просвещения. А был по рождению из крепостных, вот так! И что? Мне вот тоже мой дед говорил, что его отец до 1856 года был крепостным, кстати, при том же царе Николае. Значит, и я по роду-племени оттуда же, из крепостных, как мой Никитенко… И еще кстати: почему я на дачу окончательно перебрался? А вот почему. Гены, гены прадеда! К земле потянуло. Чтобы руками, руками в земле. Огород, садить картошку, в саду вишни и яблони, в сарае куры квохчут… хорошо! Вот вам я, а до меня – Никитенко.