Андрей Буторин - Изгородь

– Ключ на дренаж!

– Протяжка-два!

– Зажигание…

– Промежуточная!..

– Главная!..

– Подъем!!!

Вскидывается Инна Олеговна, убирает руку с пульта, смотрит на часы, зевает… Эх, испортила такой старт!

Ладно. Это не старт. Наоборот, посадочный модуль только что опустился на неизведанную планету, на пыльные тропинки которой не ступала еще нога не только бесстрашной Инны Олеговны Тучко, но и вообще ни одного человека.

– Улетай, туча!.. – доносится из белых наушников. Но Инну Тучко не запугать. Она поправляет скафандр и пристально вглядывается в темноту за стеклом иллюминатора. Мигают в чужом небе незнакомые звезды. Нет, не просто мигают – подмигивают: дескать, а ну, кто тут у нас такой храбрый? А вот мы тебя сейчас!..

И надо же – две звезды, словно и впрямь спустившись с неба, становятся вдруг ярче, крупнее, разгораются злобным багряным светом. Сноп искр!.. Одна звезда отлетает в сторону. Следом, роняя звездочки поменьше, летит вторая.

Стук в иллюминатор!.. У корабля невольно съеживаются баки. Потек какой-то краник. Простительно – страх-то какой!

Снаружи доносится вой инопланетного чудища:

– И-и-инка!!! Дай пару баллонов заправиться! Трубы горят!..

Рушится иллюзия, перестает течь краник, космонавт-исследователь кидает в рот семечку и сплевывает шелуху.

– В долг не даю. От винта! Проехали!..

– Изрисовали, паразиты!

Крик за окном разбудил Иру. Она позвала маму, та помогла ей сесть в кресло.

Ира подъехала к окну. На торце соседнего дома, выкрашенного недавно в бежевый цвет, синело море. Ира вздрогнула. Такое море она нарисовала вчера на тетрадном листе, а потом свернула его самолетиком и выпустила в форточку. Только на ее рисунке было еще закатное небо, солнце и уплывающая вдаль лодка.

Следующим утром Ира первым делом выглянула в окно. На стене багровое солнце тонуло в морской воде на лазоревом фоне неба.

В этот же день она услышала, как мама говорит бабушке:

– Фроловы вернулись из Англии. Помнишь, их Колька до четвертого класса с Ирой сидел? Потом они уехали, а через месяц с Ирочкой… – из кухни послышался всхлип. – Теперь он в этом же классе два года доучиваться будет. Только Ире не говори.

На третье утро в море появилась лодка. В ней сидели двое – парень и девушка. У парня были светлые, почти золотые волосы.

Вечером Ира достала тетрадь и нарисовала себя. Одну. В кресле на колесах. Свернула самолетик и швырнула в открытую форточку.

На другое утро ей было страшно глядеть в окно. Но она посмотрела. Стена вновь стала бежевой. Сквозь слой свежей краски проглядывало тусклое солнце. «Художнику» пришлось попотеть – с десяток баллончиков, сложенных аккуратной горкой, поблескивало возле стены.

Слез у Иры не было. Колька все сделал правильно.

Ахнула мама, выглянув через день в окно. Испуганно глянула на дочь, закусила губу, стала задергивать штору. Но Ира уже сидела в кресле и быстро подкатилась к подоконнику.

На стене была нарисована она – с раскинутыми словно крылья руками, подобно готовящейся взлететь птице. А снизу ее поддерживал стройный золотоволосый юноша. Он был нарисован столь искусно, что казался настоящим. Или… Да! Он и был настоящим, поскольку, увидев ее в окне, взмахнул руками, и ринулся к ее подъезду. А ее изображение на стене отправилось в полет. Впрочем, Ира не могла уже понять, которая она – нарисованная или настоящая – летела сейчас выше.

Он смотрит на меня долго и пристально, а потом говорит:

– Я обязательно свозил бы тебя на море.

Я никак не могу понять, что выражает его взгляд. Мне почему-то кажется, что в глазах передо мной нет ни капли любви. По-моему, так смотрит удав на кролика, когда хочет пообедать. Но вслух я этого не произношу; наверняка он с обидой скажет, что я – бессердечная привереда с неуемной фантазией, которая вечно напридумывает всякой ерунды, не замечая очевидных вещей. Поэтому я отвечаю:

– Море – это хорошо. Я сто лет не была на море. Спасибо тебе.

Он все-таки обижается:

– Зачем ты язвишь? Я сказал совершенно искренне!

– А я совершенно искренне тебе ответила: спасибо, – не понимаю я его упрека.

– Ты сказала это с сарказмом. А я и правда хотел бы свозить тебя на море. Мы бы пили вино под звездным небом, купались бы обнаженными при свете луны в ночном море…

– Почему именно в ночном? – удивляюсь я. – Позагорать я тоже не против. И желательно в купальнике.

– Ты такая приземленная, Анна! Жариться на солнце – это так банально! Неужели тебе никогда не хотелось снять с себя все и, подобно Афродите, одеться в соленую пену прибоя?