Вера Малярша - Я всегда была уверена, что главное для женщины…

У меня ощущение, что я выпила. Фантазия творит чудеса, она и накормит досыта, и напоит допьяна, вот только любовь она мне не заменит. Любовь нужно получить от мужчины, это его собственность, и с ней он должен расстаться. Несу какую-то глупость. Я начинаю по-дурацки хохотать.

Я укладываю свои укороченные волосы с затылка вперед, развожу в банке старый мёд (сойдет вместо укладочного воска) и убираю челку набок. Получается ощущение, что голова аккуратно вынута из урагана, волосы торчат в разные стороны, очень первобытно и сексуально. Нет, ерунда. Я иду в душ и промываю липкие пряди горячей водой. Так, начну сначала. Пусть прическа будет непринужденной. Я начесываю чёлку, она отлично прикрывает лоб, сверху брызгаю рыжим лаком с блестками. Это детская девчачья игрушка, лак смывается обычной водой, но на вечер его хватит. Зато крапинки рыжины придают облику дискотечную живость. Нет, нет и нет. Не хочу. Я смываю лак, решено, я буду пацанёнком. Я манипулирую ножницами и гребёнкой, ощипываю пальцами кончики волос, направленных вокруг лица. Бархатные контуры волос жутко молодят меня и сужают черты лица. Я симпатичный пацанёнок, работа окончена.

На следующий день перед сменой я натягиваю на голову оранжевую строительную каску. Еле нашла в прорабской одну оранжевую, там были только белые каски, для начальства, когда оно приезжает на объект. Нашла одну, правда слегка погнутую, не иначе кирпич на неё свалился. Ничего, это даже лучше, кирпич два раза на одну каску не упадёт. Мне каска от дождя нужна. Небо хмурое, того гляди дождь пойдет – и хана моей прическе. С зонтиком на стройке не принято. В одной руке болтается бидон с краской, а в другой зонтик? Смешно и думать. Проработала весь день в каске, мы фасад штукатурили, а вечером все разошлись, я гладилку свою потеряла. Она пластиковая, очень удобная, розовая, прелесть. Ходила искала, слышу за спиной:

– А я вас, Вера, в каске и не узнал, только по фигуре определился.

Это Константин Завьялов-Корбюзье.

– А что в моей фигуре необычного? – спрашиваю, хотя мне, конечно, приятно слышать лестное про свою фигуру. Она у меня сбитая.

В женщине должна присутствовать сбитость. Сбитое тело, во-первых, устойчиво, меня не качает, я уверенно хожу на любом каблуке. Во-вторых, одежда сидит как влитая, без мешковатости. Я вещи на рынке покупаю, китайские, но сидят они на мне как фирменные, бригада не даст соврать. А в-третьих, мужчинам нравятся крепкие женские тела, чтобы всё было пригнано, сбито, сколочено, отстругано и шлифануто под лак, ясно? Им до такого тела всегда приятно дотронуться, как до гладенького лекала. Я немного нескромно сейчас, но для чего, спрашивается, мне скрывать свои убеждения? Если скрывать мысли, то и садиться писать про себя не надо, мало ли вранья на свете? И кстати, откровенность – это не болтливость. Можно над ухом трещать целый день и оставаться непонятым, а можно услышать всего пару фраз – и вот он, живой человек, ясный и понятный.

– Я, Вера, столько женских тел на курсе в мастерской написал, – Константин серьёзен, – что отлично знаю, какая женская фигура сколько стóит, в прямом и переносном смысле. Вы стóите дорого.

– Вы что, покупать меня собрались? – я в образе пацанёнка, мне задираться положено по роли.

– Нет, покупать я вас не стану, – говорит Константин Завьялов-Корбюзье, – потому что шедевры принадлежат народу.

– Если вы про меня, – говорю, – то я никому не принадлежу, живу, как говорится, сама по себе.

– Вера, снимите каску, – просит Константин и протягивает к каске руку.

А рука у него гладкая и крепкая. И пахнет остро и свежо. Кофе с можжевельником. Отбиваться от этой руки нет никаких сил. Я стою и нюхаю его волнующий запах.

Константин стягивает с меня каску и застывает на месте.

– Вера, какая прелестная прическа.

– Обычная, – а сама осторожно поправляю рукой волосы, – просто решила к зиме покороче.

– А с чего вдруг к зиме? – Константин смотрит на меня понимающим умным взглядом. Господи, как ножом душу режет.

– Для разнообразия, – говорю я и краснею. Не умею врать. Или не хочу?

– А давайте сходим с вами в боулинг-клуб, – предлагает Константин, – поиграем, перекусим, поболтаем.

Я быстро ополаскиваюсь, переодеваюсь и выхожу к Константину в шифоновом темно-синем платье в белый горох. Платье фалдит и нежно гладит мои ноги в белых босоножках с ремешком на щиколотке.

– С ума сойти, – шепчет Константин, и мы идем в боулинг-клуб.

Платье у меня не длинное, я стесняюсь наклоняться, и поэтому учёба катать шары идёт туго. Краем глаза я замечаю повернутые ко мне головы окружающих мужчин. Господи, ну чего они уставились? В зале нет ни одной женщины в платье, все женщины в брюках. А я не люблю брюки, мне, если честно, малярские штаны на работе до чёртиков надоели.