Александр Воин - Философическая проза

Согласился я по своей интеллигентской мягкости из сострадания к несчастному, готовый на жертву терпения его соплей и воплей, но не зная еще какую гадюку я пригреваю, так сказать, на груди. Вскоре выяснилось что Tурку имеет манеру воровать у своих сокамерников продукты из тумбочек. Крал он, правда, у арабов, а не у евреев, полагаясь то ли на то, что в этом меньше греха, то ли на то, что пахан, то есть я, еврей и в случае чего его прикроет. У нас там сидело 3 араба по обвинению в членстве в боевой организации палестинцев ФАТХ и выдававших себя за страшно религиозных шейхов, абсолютных вегетарианцев и пацифистов, принципиально отказывающихся от применения силы. Не знаю, что было большей правдой: их членство в ФАТХ или их религиозный пацифизм или имело место и то и другое, я не выяснил. Знаю только, что среди них был один высочайшего, насколько я понимаю, класса каратист, который при желании управился бы с Турку вместе с его чудовищной силой. Этот парень демонстрировал нам каратистский приемчик, какового я не только и в кино не видел, но не мог даже помыслить себе. Это был удар носком ноги через себя в лоб идущему сзади человеку, скажем, конвоиру, неосторожно приблизившемуся. Носок его ноги уходил за его спину удивительным образом чуть ли не на пол метра и если учесть, что он еще сильно откидывался спиной назад, то можно представить себе насколь эффективен этот прием в действии.

Но, как я сказал, арабы то ли были сильными пацифистами, то ли сильно в это наяривали, но от разборки с Турку (как и от любых других) они решительно уклонились и обратились с жалобой ко мне. Для установления истины мы провели следственный эксперимент: один из арабов в присутствии Турку положил себе в тумбочку, какую-то привлекательную в наших условиях снедь, а потом вечером, когда нам на пару часов открывали камеры и разрешали ходить по коридору отделения и заходить в другие камеры в гости, все вышли и установили тайное наблюдение. Увидев, как Турку воровато оглядевшись и не заметив слежки нырнул в камеру, мы кинулись за ним и застали его на месте преступления. Я велел ему складывать вещи и уходить из камеры. Он даже не пытался возроптать, а по своей манере стал плакать и просить простить его. Я остался непреклонен, т. к. считал и поныне считаю, что воровство нужно наказывать, тем более воровство у товарищей по камере да еще в ситуации, когда держали нас там просто впроголодь. Вообще то в израильской тюрьме, в нормальной, в которую люди попадают после суда, кормят отнюдь не плохо, и уж точно достаточно в смысле калорий. Но в этом отделении по соображениям быть может, чтобы нам натощак лучше думалось как себя защищать на процессе, питание было из рук вон плохо. Мяса не было в рационе вообще, давалось пол вареного яйца в день, иногда два раза в день, и какие-то фантастические вареные овощи, по виду напоминающие рубленные лопухи и совершенно безвкусные, каковых я не едал и не видел, чтобы кто-то ел, ни до ни после. Кроме того в отделении был ларек, в котором мы отоваривались на очень скромную сумму, которую нам разрешалось получить раз в месяц с воли. Я, например, на всю сумму покупал 15 стограммовых пачек халвы и таким образом мог добавить по пол пачки к своему дневному рациону, что было весьма существенно. Представьте себе что в этих условиях Турку подчищал у кого-то эти запасы. Это было уже не просто аморально но и затрагивало жизненные интересы.

Турку ушел, но не сказал начальству, как это было принято в таких случаях, что он уходит по собственному желанию, а сказал, что я его выгнал. Меня в очередной раз сунули в карцер на 3 дня, но Турку в камеру не вернули, а сделали его шестерой при начальстве, убирающего в их помещениях, где-то там возле них и ночующего, а в свободное от работы время вольно разгуливающего по отделению. С начальничьего стола он и подкармливался а за это, а может и добровольно взял на себя функции стукача. Он имел манеру, пользуясь своей свободой перемещения, подслушивать, что говорили в запертых камерах зэки. При этом он стоял в коридоре прижавшись к стене рядом с дверями камеры и был не виден из нее. Однако тайна его вскоре все равно открылась, т. к. бывало, что кто-то случайно подходил к двери и видел его через прутья, видели его и из камер с противоположной стороны. И если Турку и до этого был презираем, то теперь он стал просто парией.

Так вот еще до того, как я покинул гангстерскую камеру, я однажды случайно подошел к двери и увидел подслушивающего Турку. Он, тоже увидев меня, шарахнулся, а я кинул ему вдогонку «маньяка», что на израильском сленге означает «педераст», и еще пару ругательств. И тут неожиданно вмешался Дани и прочел мне мораль, зачем я обижаю несчастного человека. Я был поражен и впервые не поверил в его искренность. Турку был подонок и по понятиям цивилизованного человека, по уголовно же тюремному кодексу чести, который в общем исповедовал и Дани, вина стукача считалась самой страшной. Турку рано или поздно ждало неизбежное для таких людей в израильской тюрьме наказание. Им особым образом резали бритвой лицо – четыре надреза крест-накрест решеткой на щеке, каинова печать, по которой каждый потом мог знать с кем он имеет дело. И даже сила Турку не спасла бы его, потому что делалось это неожиданно и очень ловко (мне самому раз довелось видеть это). Какой-то обычно мелкий и очень юркий тип подскакивал, молниеносно наносил порезы и успевал отскочить раньше, чем порезанный отреагирует. Поэтому я решил, что на сей раз Дани позирует и переигрывает, изображая благородство. И сказал ему что-то в этом роде. Дани обиделся. Никакого эксцесса не произошло и отношения наши остались вполне корректными, но дружба ушла. Дальнейшее же показало насколь неправ был я и насколь прав был Дани.