Олег Николаевич Ермаков: Песнь тунгуса

Он сам взялся за запястье эвенка. Все стояли поодаль, ждали в темноте. Отсюда лучше виден был хребет, Покосы давали открытую перспективу. Над горами и пустыми полянами густо наливались звезды то синим, то белым, то алым и зеленоватым светом. Пахло табаком, порохом, кровью. Тряпка на голове эвенка вся пропиталась кровью. Аптечки ни у кого не было. В зимовье тоже. Лесники никогда не брали с собой в тайгу хотя бы бинт и йод. То ли по беспечности, то ли из суеверия. И Шустову пришлось рвать рубашку, когда стрела переносной лебедки, которой они пытались вытащить на берег брошенный на камнях катер рыбаков, раздробила ногу страннику по заповедникам леснику Роману, лопнул трос. В тайге всякое могло случиться. Зимой лыжник рисковал напороться на присыпанный снегом ствол или валун. Летом можно было и с мишкой поцапаться. Или просто рубануть топором мимо полена и попасть по ноге. И все равно лесники брали с собой только еду, спички, ножи, кружки, ложки. Топоры были в каждом зимовье. Иногда и пилы. А также котелки, чайники.

– И чё? – спросил широкоплечий волосатый Аверьянов, поворачивая тяжелое темное лицо к следователю Круглову.

– Кажется, готов, – сказал Круглов.

– Ушел все-таки, – добавил один из милицейских ребят с усмешкой.

– Мертв? – проговорил длинный нескладный чернолицый Андрейченко с каким-то странным одушевлением.

Воцарилось молчание. Шустов тупо смотрел на носилки. Но уже думал… думал, что напишет Валерке, уехавшему отсюда еще в феврале, вернувшемуся на Большую землю, на запад, в Смоленск, обо всем этом. Тайну Мальчакитов унес с собой. Тайну одного захоронения, обнаруженного Мальчакитовым где-то здесь, в этих – некогда принадлежавших его роду и прабабке шаманке Шемагирке – угодьях. Миша рассказывал о нем, подпив спирта в зимовье во время зимних полевых работ по учету зверей, Валерке. И Олег с Валеркой думали, что в этом захоронении в лабазе можно найти всякие древние штуки, ну, относительно, конечно, древние, может, времен прабабки Мальчакитова. Но для тайги это древность. В тайге все быстро превращается в плесень и труху: кости, кожа, дерево, бумага, ткань. Ржавеет и рассыпается железо. Золото – да, лежит долго. А Мальчакитов нашел старинное платье, украшенное металлическими вещицами, бубен, что-то еще. Взял с собой только одну железную фигурку – сэвэн, то есть помощника. После армии хотел снова туда прийти, отыскать место. Отслужил, вернулся на работу в заповедник. Да через три месяца уже сидел в камере. В поселке случился пожар, сгорели магазин и стоявшая рядом «Орбита», только что построенная телестанция с завезенным оборудованием. Пожар, как установило следствие, начался в «Орбите», где сварщик Кузьмич, средних лет мужик с разными глазами, доводил до конца свои работы. Кузьмича сразу и арестовали и увезли. А потом выяснилось, что последним оттуда уходил эвенк Миша Мальчакитов, вчерашний дембель, приставленный к Кузьмичу помощником. Кузьмича выпустили, Мишу забрали. И уже всем было ясно, что парню не отвертеться. В тот вечер был он пьян. Шустов нашел его в своем доме, вернувшись со дня рождения Виктора Петрова, бывшего геолога, а ныне пекаря в заповеднике. Двери в заповеднике не запирались. Ну а позже обнаружилась пропажа канистры, в которой Шустов держал керосин для лампы. И эту канистру нашли на пожарище. Следствию эти подробности сообщил лесничий Андрейченко. Олег Шустов думал уже, что вместо армии угодит под следствие. Но все повесили на эвенка. А Шустов в армию никак не мог попасть: не на чем было добираться до призывного пункта за морем, как тут все называли Байкал. Погода нелетная, ледовая дорога закрылась.

Ждал молодой лесник и уехавшую на Большую землю, в Ленинград Кристину: ее вызвали телеграммой о тяжелой болезни деда. И это было главной причиной его участия в поимке Мальчакитова. Дни бесполезного ожидания, глядения в низкие небеса, на горы, затопленные туманом – из-за которых должен был появиться самолет, – извели его. И он думал, что уйдет в тайгу с отрядом, а когда вернется… вернется и еще издали увидит дымок над трубой в той половине большого бревенчатого дома, где жила Кристина, а после ее отъезда в Ленинград – он, лесник Шустов. Кристина сама предложила ему переселиться. Лесники и бичи, временные рабочие, постоянно перемещались из одного дома в другой. Шустов с Валеркой начинали свое житье на заповедном берегу в одном доме, потом перешли в другой, потому что в их доме была жуткая холодина, углы промерзали, надо было перекладывать печку. Поселились они у лесничего Прасолова. Но к Прасолову в конце концов прилетела невеста, крутощекая кареглазая Катя. И Шустов собирался уйти жить к бичам, в Клоповник (Валерка-то уже улетел назад в Смоленск). И Кристина позвала его. Но это еще ни о чем не говорило. Все считали, что Кристина, сбежавшая из института и от родителей на заповедный берег, уже одумалась и никогда не вернется сюда, в медвежий угол. Никто не знал ее адреса, даже подружившаяся с ней секретарша директора заповедника, миловидная жена Петрова Люба. Или знала, но не хотела говорить бедняге Шустову? А то ведь он уже готов был отправиться в далекий город на Неве. Ну, если не попадет на призывной пункт за морем с раскисшим сиреневым и почерневшим льдом, ездить по которому уже было невозможно. А он туда совсем не торопился.