Владимир Гой: Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник)

Дом по улице Лачплеша, 26 мало чем отличался от всех остальных – большой, серый, с внутренним двориком, куда с любопытством выглядывали окошки кухонь и ванных и выходила черная лестница. В подъезде дома денно и нощно дремал швейцар, интересуясь у посетителей: «Вы к кому?» – и, получив ответ, распахивал массивные входные двери.

Хозяйка четырнадцатой квартиры чем-то напоминала мне дом, в котором жила, – она была большой, с белоснежной кожей, черными ухоженными волосами, а пухлые руки с идеальным маникюром демонстрировали всем, как она себя любит. Большой балахон-накидка скрывал недостатки полной фигуры и даже вызывал некоторое любопытство – а что там, под ним.

Я бывал в этом доме несколько раз в год, иногда это был визит вежливости, а иногда заходил просто от скуки. И каждый раз, как только моя нога переступала порог, на меня выливался поток приятных слов, из которых следовало, что мне очень рады и выгляжу я на удивление хорошо для своих лет. Щебетание толстушки с пронзительными черными глазами иногда даже заставляло верить в правдивость ее слов. В ответ, с не меньшей пылкостью опытного вруна, я возвращал ей весь запас комплиментов: «Ты с каждым днем все лучше и лучше, как бы мне хотелось обнять необъятное», и так далее. После завершения ритуала обоюдного восхваления и непомерной радости встречи наступала недолгая пауза. Хозяйка бежала на кухню и ставила чай. Тапочек в ее доме всегда не хватало, поэтому со своим сорок третьим размером я сидел в носках, стыдливо рассматривал их, пытаясь принюхаться, но вроде все было в порядке и «аромат» остался в туфлях.

Чай обычно подавался в великолепных чашках с ручной росписью, тонкий рисунок был несомненно выполнен хорошим мастером и стоил больших денег. Держа в руке такую чашку, я думал не о вкусе чая, а о том, как бы ее ненароком не разбить.

Во время чаепития шло обсуждение наших знакомых, из которого я понял, что окружен практически одними врагами и проститутками. И в этом мире есть только двое хороших людей, которые в эту минуту пьют вместе чай. Здесь я получал сведения обо всех, кого знал, и о тех, о ком просто слышал.

И вот наступал момент, которого я ждал с самого начала визита. «А какое блюдо я купила!» – она приподняла свое тело и плавно унесла его из гостиной. Вскоре она вернулась, держа в руках тарелку размером с большой круглый поднос. На ней была роспись, сделанная каким-то местным художником позапрошлого века. К чаю она подала хороший армянский бренди, поэтому похвала ее приобретению была обеспечена. Потом она позвала меня на экскурсию по комнатам, чтобы показать новые картины, какие-то безделушки, зеркало венецианской работы, старинные часы «Зильберман и сын», половичок прошлого века, два отреставрированных стула, на одном из которых якобы сиживал российский самодержец (тайная информация от владельца антикварного магазина), а также комод, который будто бы тоже имел какое-то отношение к императорской семье.

Потом мы вернулись за чайный столик и продолжили беседу о вечном, то есть о своих знакомых. Я был хорошим гостем – подливал себе коньяк, слушал и со всем соглашался. На ее щеках разгорелся яркий румянец, она распалялась, рассуждая о какой-то знакомой, одновременно говоря, чтоб та провалилась, а затем тут же: «Я совсем не желаю ей зла, пусть у нее будет все хорошо». Потом перешла на моего близкого друга, упомянув о его распутстве и пожурив, что у него неприлично молодая жена.

Я бы мог слушать ее долго, но бренди начал заканчиваться, и я стал ерзать, посматривая на часы. Но хозяйка явно еще не выговорилась, словно опомнившись, она вскочила, убежала на кухню и принесла целую бутылку моего любимого, французского, видно, почувствовала, что может потерять слушателя. Я снова расслабился, закурил предложенную сигаретку и весь превратился в слух, изредка припадая губами к бокалу. Мне становилось все лучше и лучше, ее голос звучал как бы издалека, а я думал о чем-то своем. Моментами я, с чем-то соглашаясь, кивал головой, а потом снова впадал в состояние легкого гипноза под воздействием ее голоса. Конечно, я знал, что окажись завтра на моем месте в этом кресле кто другой, она бы ему обрисовала меня как халявщика, выпившего ведро коньяка у бедной женщины. Но сделала бы это не потому, что ей для меня чего-то жалко или я ей неприятен, просто это был бы повод для обсуждения моих качеств и поведения.

Она снова принесла показать свою большую тарелку и сунула мне ее в нетрезвые руки. К несчастью, тарелка была тяжелой и как-то выскользнула из рук, расколовшись надвое на дубовом паркетном полу.