Петр Альшевский - Мутные слезы тафгаев

Не осень – опять-таки себя самого, впрочем, Седову не дано миновать ее элегии, ему абсолютно все равно для чего он рожден.

Для чувства или для мысли.

О распаде личности? Я переживу. Печаль? Ее. Я постараюсь ее пережить без драк и поножовщины.

Не объединяя разрозненные тайные общества, не делая попыток разбить Мировое Яйцо – в вишневом поехавшем свитере.

– Тебе, Михаил, довелось бывать на Родосе и рассматривать выпученными глазами крепость рыцарей Святого Иоанна, но лично я… я… поздно. Поздно ничего не знать и не желать.

– Поздно. – кивнул Боценко. – Но продолжай. Лично. Ты.

– Я переводил через Тургеневскую площадь плешивую хромую собаку, и, когда у меня еще были деньги, ездил в Одессу. К морю.

– Летом?

– Зимой я езжу внутри снежного кома с Воробьевых гор.

– Ха-ха.

– Не смейся, я почти не шучу. И не вру. Я существо невиданной честности – да, Михаил, в Одессу я ездил летом. Пока деньги были.

– Были и будут, – подбодрил его Боценко. – Крепись.

– Я только этим и занимаюсь. Но в Одессу я действительно ездил: отдыхал и возвращался – однажды до того потратился, что в несся обратно в плацкарте. Ночью меня разбудили. Глубокая ночь, ни призраков, ни летучих мышей, но в вагоне происходило активное перемещение; я прислушался к разговорам и уяснил для себя основания людской взволнованности. Народ метался по вагону из-за сумки.

– Какой еще сумки?

– Эта сумка, – пояснил Седов, – лежала на верхней полке, которую до недавнего времени занимал некий дагестанец. Или армянин. Точно никто не знал, но сейчас его в вагоне было, и народ…

– И народ, – сухо заметил Михаил, – с никем не оспариваемым правом подумал, что в сумке бомба.

– В сумке бомба, а в вагоне ни легавых, ни саперов. Паника в нем. И разбуженный я.

– Человек без специальных знаний.

– Не герой, – трезво оценил себя Седов. – Однако действовать стал как раз я. Во мне осталось совсем немного жизни, но мне бы все же не хотелось, чтобы мои веки прикрыли монетами – никакими… в том числе и выпущенными не централизованно: из золота, в Невинномысске, с лицом директора птицекомбината…

– Ну и как ты поступил? – поинтересовался Боценко.

– Выбросил эту сумку в окно. Я понимал, что рискую чужими жизнями, но я рисковал и своей: жизни во мне, конечно, немного, но на карту я тогда – ну так, в принципе – немало поставил.

– И она сыграла.

– Сыграла, – согласился Седов. – Но ничего не выиграла.

В тот визит в Одессу Седов спал с несколькими женщинами: «у тебя ко мне… что-то такое, детка… ты ее чувствуешь? любовь чувствует каждый бегущий от нее»; от головы одной из них ужасно пахло: она мыла ее дважды в день, но ничего не помогало. И не поможет: Седов догадался почему.

Ей ничего не сказал.

Она разболтала ему о многом: о клубах и дискотеках, цене своего нового купальника и полнейшем непонимании исходных пунктов его мироощущения, вполне позволяющего ему купаться в семейных трусах, но Седов не сказал ей даже об этом. Не проговорился он и том, что Чарли Паркер переходил из тональности в тональность гораздо быстрее собаки – быстрее, чем она способна сделать нюхательное движение: лучшие из них делают пять подобных движений в секунду, но это же Чарли Паркер, неповторимый «Bird», изо всех сил старавшийся уйти от героина посредством беспробудных запоев – внеземной Папа-Пар, не променявший талант на долгую и счастливую жизнь.

Его огонь неугасим. Местные интересы ему, как кроту солнце. А от головы Маргариты Евтениной плохо пахло от того, что в ней умер мозг.

От ее головы шел трупный запах.

– Амиго!

– Угу…

– Ты летишь! Твои крылья горят!

– Так и есть…

– Чем ты недоволен? – вкрадчиво спросил Михаил у надолго примолкшего Седова. – Когда ты выбросил эту сумку, никто ведь не пострадал?

– За редким исключением.

– В смысле?

– Если ты о том, что никто не загнулся, то, верно – никто. Но пострадавшие были… Хозяин той сумки, Мишаня, дагестанец ли он, армянин, но он вернулся – веселым и хмельным: он выпивал в соседнем вагоне со встреченными в поезде знакомыми. Радостно улыбнувшись окружающим, он заглянул на свою полку, а его сумка уже отсутствует – как ты понимаешь, ее и на прежнем месте и быть не могло. Я же ее в окно выбросил.

– Неприятная ситуация… И за счет чего ты из нее вышел?

– За счет того, – сказал Седов, – что народ абссолютно безмолствовал. Я на это, честно говоря, не рассчитывал – одеваю ботинки, чтобы в драке пальцы на ногах не поломать, составляю в голове приблизительный план сражения, но ничего этого не понадобилось. Да… Сюрприз… Не подвел народ.