Алексей Морозов - Не уйдешь далеко, господи… Рассказы

Илья Никодимыч вспомнил про бутылку, что была в руке, поставил ее на стол, выдернул пробку и, отставив в сторону руку с источником света, стал пить, запрокинув голову, зажмурившись, обливаясь и давясь.

Яшка как сидел на пятой точке, так на ней и подполз к краю кровати. Быстро спустил с нее голые длинные ноги и, прижав к низу живота тряпку, служившую ему одеялом, быстро вышел за дверь. Илья Никодимыч уронил опустевшую бутылку. Сын наклонился, поднял ее и осторожно поставил на стол.

Илья Никодимыч проследил за его движениями. Какой-то чужой человек был рядом с ним и трогал его вещи. Он пожалел о том, что коньяка не осталось – он мог бы снова задрать голову и пить, пить, пить. Так он бы не должен был смотреть в глаза сыну, который чего-то от него ждал.

«Умереть бы сейчас», подумал Илья Никодимыч, и мысль эта была умиротворяющей. То, что нужно. Казалось, щелкни он пальцами, и свершится. Казалось, что все получится. И не будет тогда этого стыда, теплого и вязкого, плотно обхватившего со спины за плечи своими огромными мягкими ручищами.

Он вышел из комнатки и пошел к выходу. Шел на свет – июньская ночь была короткой, и даже маленькая свечка не могла затмить голубоватый прямоугольник дверного проема.

Вот он, выход.

Оказавшись на улице, он глубоко вздохнул и пошел к спавшему дому. Его накрыла сильная уверенность в том, что он все сделал правильно. Теперь бояться ему нечего, все решилось само собой. А он-то, дурак, волновался, потел, слов не находил…

И, подходя к дому, Илья Никодимыч широко улыбнулся. Искренне, по-детски и ни о чем не сожалея. Такой улыбкой, какие бывают тогда, когда громадная пустота кругом, когда отказывают все органы, когда продано все до последней самой крохотной пылинки, которую называют иногда надеждой.

Удар случился через две недели после отъезда сына. Илья Никодимыч был тогда, слава богу, в доме, а не на улице.

Вызванный врач сказал, что идеальными для него теперь будут две вещи. Внуки и покой. Но так как первое полностью исключает второе, то на все воля божья, но вообще-то сердце у него сильное. Поэтому опасаться нечего, а потом, глядишь, пациент даже в чем-то и восстановится.

Свадьба дочери состоялась осенью. Илья Никодимыч узнал только, что жених молод, не нищ и живет далеко от их имения. Фамилию не вспомнил, но, как сказал врач, такое вполне возможно. И Илье Никодимычу почему-то было все равно, что и как будет дальше. Как отрезало. Заправляла всем теперь его жена. Бывшая московская барышня прекрасного воспитания, влюбившаяся без памяти в молодого провинциала Илюшу, она бросила все и отправилась с ним в деревню, где и прожила более двадцати лет, все еще любя своего мужа, всегда разного, но всегда ей нужного.

Илья Никодимыч наблюдал за торжественными приготовлениями через открытое окно, лежа в супружеской спальне. Так и молодых благословлял, не поднимаясь. Они опустились на колени около постели, выслушали напутствие, поцеловали икону, как велела мать, и – в разгуляево. А он даже не улыбнулся, потому что не очень понимал, что происходит.

Он стал много думать. О том, о чем еще помнил. Это не так трудно было сделать, потому что много говорить он не мог, и большую часть времени находился в одиночестве. Он вдруг очень пожалел о том, что не может читать, хоть всегда считал чтение чем-то праздным и вовсе ненужным. Он вспоминал, как росли его дети, как с женой они собирали яблоки, а потом все вчетвером шли на речку, чтобы покормить уток. Вспоминал давнюю зиму, толстенькие ладные пирожки на белой тарелке и липкие ладошки маленькой дочери, которыми она обнимала его за шею.

А еще он скучал. Он скучал по прошлому так сильно, что начинал плакать, а потом переживал из-за того, что кто-то может заметить на наволочке мокрые следы. Все, что случилось, скручивало его память в тугую веревку, и иногда ему казалось, что как только он сможет встать с постели, он сразу покончит с этим. Ну, как же, как же можно теперь так жить, с такими мыслями, с таким-то прошлым и в таком вот нынешнем положении? Он себе не представлял, как не представлял и того, что у него хватит сил завершить свою жизнь самостоятельно. Другого выхода он почему-то не видел.

Владимир на свадьбу сестры не приехал, но написал матери письмо. В нем он рассказал, что учиться пока что не получается, но он дает уроки детям в небогатых семьях так же, как и она учила его когда-то; что московские родственники живут друг у друга на головах, и поэтому они с Яшей снимают комнатку у одной весьма немолодой и одинокой особы. Она берет с них мало денег, и часто просит уделить ей немного времени – у нее в целом мире никого нет, и общение ей только в радость. «Яша говорил, что как-то она рассказала ему о своей несчастной любви. Это было с ней в юности во Франции и закончилось весьма плачевно. Ее воспоминания горьки, но полны той самой силой, которая и держит ее, по ее же словам, на этом свете. Она помнит, и это не дает ей покоя. Но тем она и счастлива. У нее это было, ей есть, о чем тосковать. А сколько людей попросту не имеют прошлого, мама, ты думала об этом?